1929 год. Нью-Йорк. Открытие всемирного физиологического конгресса. Четыре тысячи участников поднимаются, как один, и пять минут аплодируют появлению Ивана Петровича Павлова. Ещё четверть века назад 55-летний Павлов (всего он проживёт 87 лет) первым из российских учёных получил Нобелевскую премию. Princeps physiologorum mundi ("первейший физиолог мира") - называли его на Западе в 1930-х.
Говорили ещё и так: "единственный свободный гражданин России". И при Ленине, и при Сталине, и в личных письмах руководству страны, и в публичных выступлениях Павлов со всей резкостью своего характера обрушивался на большевиков. Немало академиков сгинуло в ту пору с клеймом врага народа; и лишь для Павлова Сталин сделал исключение.
Одно из его регулярных обращений в правительство - перед Вами. Письма Павлова не только прочитывались: ответы писал сам председатель Совнаркома В. М. Молотов. Ответы Молотова неинтересны. Не имея права отступить от официальной идеологии, глава правительства твердит об "освобождённом труде" и "бесклассовом социалистическом обществе" в Советском Союзе.
Интересен другой - заочный - оппонент Павлова. Это Николай Васильевич Устрялов. Они не были знакомы. Юрист; двадцати шести лет от роду - приват-доцент Московского университета; на следующий год (1917) - видный кадетский деятель; у Колчака - глава бюро печати. Затем - Китай. Полтора десятилетия профессорствовал в Харбинском университете, ни на день не выпуская из мыслей покинутую родину.
Ещё в стане Колчака Устрялов любовался государственным строительством большевиков. "Да здравствуйте революционная Россия! - записывал он в дневнике. - Пусть мы боремся с нею, - не признавать ее величия было бы близоруко и... непатриотично". Не удивительно, что в 1921-м Устрялов стал одним из авторов сборника "Смена вех", давшего название целому течению эмигрантской мысли. Убедившись в свёртывании военного коммунизма, сменовеховцы призвали к сотрудничеству с большевиками. Быть сменовеховцем - опасно: некоторые из них погибали от руки своих же собратьев, эмигрантов, не примирившихся с Советами. В Советском Союзе сменовеховцев тоже считали врагами - ведь они говорили о перерождении советской власти после революции…
Не испытывая иллюзий относительно своей возможной судьбы, Устрялов в 1935 году всё же вернулся в СССР и через три года канул во мрак "большого террора".
Как видно, ни одного из авторов нельзя заподозрить в обслуживании "социального заказа". Притом оба поднимаются над примитивными пропагандистскими штампами и смотрят на развитие страны с высоты птичьего полёта. И всё-таки приходят к противоположным оценкам. А Вы что скажете?
Высшая оценка - пять баллов.
Революция застала меня почти в 70 лет. А в меня засело как-то твердое убеждение, что срок дельной человеческой жизни именно 70 лет. И потому я смело и открыто критиковал революцию [2]. Я говорил себе: "чорт с ними! Пусть расстреляют. Все равно, жизнь кончена, а я сделаю то, что требовало от меня моё достоинство". На меня поэтому не действовали ни приглашение в старую чеку, правда, кончившееся ничем, ни угрозы при Зиновьеве в здешней "Правде" по поводу одного моего публичного чтения: "можно ведь и ушибить..."
Теперь дело показало, что я неверно судил о моей работоспособности. И сейчас, хотя раньше часто о выезде из отечества подумывал и даже иногда заявлял, я решительно не могу расстаться с родиной и прервать здешнюю работу, которую считаю очень важной, способной не только хорошо послужить репутации русской науки, но и толкнуть вперед человеческую мысль вообще. Но мне тяжело, по временам очень тяжело жить здесь - и это есть причина моего письма в Совет.
Вы напрасно верите в мировую пролетарскую революцию. Я не могу без улыбки смотреть на плакаты: "да здравствует мировая социалистическая революция, да здравствует мировой октябрь". Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До Вашей революции фашизма не было. Ведь только нашим политическим младенцам Временного Правительства было мало даже двух Ваших репетиций перед Вашим октябрьским торжеством. Все остальные правительства вовсе не желают видеть у себя то, что было и есть у нас и, конечно, во время догадываются применить для предупреждения этого то, чем пользовались и пользуетесь Вы - террор и насилие. Разве это не видно всякому зрячему! Сколько раз в Ваших газетах о других странах писалось: "час настал, час пробил", а дело постоянно кончалось лишь новым фашизмом то там, то сям. Да, под Вашим косвенным влиянием фашизм постепенно охватит весь культурный мир, исключая могучий англо-саксонский отдел (Англию наверное, американские Соединенные Штаты, вероятно), который воплотит-таки в жизнь ядро социализма: лозунг - труд как первую обязанность и главное достоинство человека и как основу человеческих отношений, обезпечивающую соответствующее существование каждого - и достигнет этого с сохранением всех дорогих, стоивших больших жертв и большого времени, приобретений культурного человечества.
Но мне тяжело не оттого, что мировой фашизм попридержит на известный срок темп естественного человеческого прогресса, а оттого, что делается у нас и что, по моему мнению, грозит серьезною опасностью моей родине.
Во первых, то, что Вы делаете есть, конечно, только эксперимент и пусть даже грандиозный по отваге, как я уже и сказал, но не осуществление бесспорной насквозь жизненной правды - и, как всякий эксперимент, с неизвестным пока окончательным результатом. Во вторых, эксперимент страшно дорогой (и в этом суть дела), с уничтожением всего культурного покоя и всей культурной красоты жизни.
Мы жили и живем под неослабевающим режимом террора и насилия. Если бы нашу обывательскую действительность воспроизвести целиком, без пропусков, со всеми ежедневными подробностями - это была бы ужасающая картина, потрясающее впечатление от которой на настоящих людей едва ли бы значительно смягчилось, если рядом с ней поставить и другую нашу картину с чудесно как бы вновь выростающими городами, днепростроями, гигантами-заводами и безчисленными учеными и учебными заведениями. Когда первая картина заполняет мое внимание, я всего более вижу сходства нашей жизни с жизнию древних азиатских деспотий. А у нас это называется республиками. Как это понимать? Пусть, может быть, это временно. Но надо помнить, что человеку, происшедшему из зверя, легко падать, но трудно подниматься. Тем, которые злобно приговаривают к смерти массы себе подобных и с удовлетворением приводят это в исполнение, как и тем, насильственно приучаемым участвовать в этом, едва ли возможно остаться существами, чувствующими и думающими человечно. И с другой стороны. Тем, которые превращены в забитых животных, едва ли возможно сделаться существами с чувством собственного человеческого достоинства [3].
Когда я встречаюсь с новыми случаями из отрицательной полосы нашей жизни (а их легион), я терзаюсь ядовитым укором, что оставался и остаюсь среди нея. Не один же я так чувствую и думаю?! Пощадите же родину и нас.
Н.В. Устрялов. "О революционном тягле" [4].
Что происходит в Советском Союзе? Как развивается исторический процесс русской революции? Каковы его перспективы?
Сейчас, кажется, как никогда обильна информация об этом процессе. Продумывая ее, вскрываешь существенно двойственный, двуликий ее облик. Она непрерывно мечется между ура и караул.
С одной стороны - потоки сведений о разительных хозяйственных успехах, массовом трудовом подъеме, о быстрой и плодотворной индустриализации страны. С другой - нескончаемые вести о низком уровне жизни населения, о неслыханной жесткости политического режима, напряженности финансового и общего экономического состояния государства.
Одни источники информации живописуют по преимуществу положительные стороны процесса, другие - отрицательные. Нередко оптимисты и пессимисты оспаривают друг друга. Мировая пресса полна этих полемик: пятилетка - в международном фокусе. Спорят и о фактах, и об оценках. Политический тон делает музыку.
Внимательный анализ свидетельствует, однако, что в основном предметны и объективно доказуемы обе группы сведений. Двойственность информации коренится в основоположной двуликости самого процесса.
Пользуясь старой терминологией русской публицистики, можно сказать, что революция на современной ее стадии жертвует народным благосостоянием во имя национального богатства. Отсюда неизбежная противоречивость ее наличного облика. Отсюда ее органический динамизм, ее "эротическая" взвинченность. Как древний Эрос, крылатый демон, она отмечена двойной печатью Пороса и Пении, богатства и скудости. "Не доедим, а социализм построим и своей страны в обиду не дадим".
Разумеется, за этой схемой скрываются чрезвычайно сложные жизненные отношения, требующие особого, конкретно-политического и общесоциологического анализа. Но в качестве предварительной, именно схематической характеристики современной советской действительности приведенная формула вполне пригодна.
Но она нуждается в обстоятельном, всестороннем раскрытии.
[1] На машинописной копии письма - надпись: "т. Сталину. Сегодня СНК получил новое чепуховое письмо академика Павлова. Молотов".
[2] Вот, например, что говорил Павлов в одной из публичных петроградских лекций 1918 года: "Для тех стран, где заводская промышленность начинает стягивать огромные массы, для этих стран, конечно, выступает большой вопрос: сохранить энергию, уберечь жизнь и здоровье рабочего. Далее, культурные классы, интеллигенция обыкновенно имеют стремление к вырождению. На смену должны подыматься из народной глубины новые силы. И конечно, в этой борьбе между трудом и капиталом государство должно стать на охрану рабочего.
Но это совершенно частный вопрос, и он имеет большое значение там, где сильно развилась промышленная деятельность. А что же у нас? Что сделали из этого мы? Мы загнали эту идею до диктатуры пролетариата. Мозг, голову поставили вниз, а ноги вверх. То, что составляет культуру, умственную силу нации, то обесценено, а то, что пока является еще грубой силой, которую можно заменить и машиной, то выдвинули на первый план. И все это, конечно, обречено на гибель, как слепое отрицание действительности".
[3] В черновике того же письма сохранились и такие слова: "Это бесспорно скверная людская практика. Люди порядочные в этой школе делаются позорными рабами... С рабами, конечно, ничего хорошего не сделать, а рабский дух, основательно натренированный, скоро потом не выгонишь".
[4] Эта статья была напечатана в газете "Утро" (Тянь-цзинь) 17 мая 1931 г. Она явилась откликом на социалистическое наступление, вступившее тогда в острую фазу. Мировая пресса была в то время полна выпадами против "рабства", будто бы воскрешаемого в России советским правительством. Мотив "революционного тягла" воспринимался автором как ответ на эти выпады (прим. авт.).
[5] Разделяй и властвуй (лат.).