Проникновение в жизнь общества новых явлений и их взаимодействие с прежними традициями - одна из исторических тем столь же неоднозначных, сколь интересных и важных для понимания логики развития общества. Определение соотношения между традицией и новацией в общем виде едва ли вызовет споры: сначала - прорыв, затем - освоение достигнутого, закрепление на новых рубежах. С частными примерами очевидности меньше. Один из них - отрезок, традиционно именуемый второй половиной XIX века и столь же традиционно разбиваемый на два этапа: "Великие реформы" Александра II и "Контрреформы" Александра III. Именно так - в кавычках и с заглавной буквы - эти понятия будут далее по тексту использоваться в качестве названий периодов; без кавычек и со строчной буквы - в качестве имён нарицательных для обозначения отдельных правительственных мероприятий.
   Из тематики, связанной с названным отрезком, остановим внимание на внутренней политике. Ограничиваясь только действиями правительства, нам придётся оставить в стороне ряд интересных сюжетов о соотношении традиций и новаций в жизни общества в целом. Зато мы получим возможность предметно сосредоточиться на упомянутой в первых строках историографической традиции.
   Постановку вопроса начнём с обращения к сюжету из истории городских общественных банков. В первые (дореформенные) десятилетия своего существования они были подвержены существенным законодательным ограничениям. Лишь после выхода в 1862 году нового, либерального, Положения городские банки вступили в полосу быстрого роста. Однако в апреле 1883 года новое Положение резко ограничило их операции, следствием чего стал длительный спад. Восстановить былое место в кредитной системе городским банкам так и не удалось. На первый взгляд, Положение 1883 года есть очевидное проявление начавшихся Контрреформ. Однако ближайшее рассмотрение законодательного процесса на протяжении предшествовавших двух десятилетий обнаруживает удивительную вещь. Оказывается, разработка ограничительного законодательства началась буквально сразу после принятия Положения 1862 года. И время от времени (1866, 1872) даже выражалась в некоторых мелких ограничениях. В конце же 70-х годов (1878) принятие нового Положения виделось столь близким, что Минфин даже прекратил выдавать разрешения на открытие городских банков [1]. Получается, что никакого разрыва между двумя царствованиями в этом отношении не наблюдается. Напротив - полная преемственность. Насколько согласуется этот вывод с традиционным противопоставлением "Реформ" и "Контрреформ"? Насколько само это противопоставление (назовём его классическим подходом) соответствует действительности? При любом ответе вопрос заслуживает специального рассмотрения.
   Начнём с историографии. Откуда пришёл в исследовательские работы и в учебники классический подход? При попытке ответить на этот вопрос мы сталкиваемся с интересным фактом. В рамках классического подхода работают практически все исследователи, серьёзно занимавшиеся данным периодом. Однако большинство из них совершенно не осознаёт этот подход как определённую точку зрения. Классический подход воспринимается как факт, как данность, которую не нужно ни доказывать, ни даже постулировать - это нечто очевидное всем, как восход и заход солнца. Авторы (притом, что большинство их работало в советское время) не испытывают даже потребности обильно ссылаться на Ленина, как максимум, приводя пару частных цитат о реакционном самодержавии Александра III.
   И всё же работы, где классический подход хотя бы изложен, имеются. К ним и обратимся. В классическом виде противопоставление "Реформы - Контрреформы" сформулировано Л. Г. Захаровой. Реформаторские тенденции в правительственной политике, считает она, ослабли уже после осуществления основных реформ, особенно после 1866 г. "Либерализм утрачивает своё лидирующее положение сразу после отмены крепостного права - уже в 60-е, тем более в 70-е и 80-е годы XIX в., уступая место крайним течениям. Отказ от проекта "Конституции" Лорис-Меликова подвёл черту эпохе реформ, так и не получивших своего завершения. Самодержавие навсегда теряет инициативную роль не только в реальной политике, но и в сознании современников, тех, кто верил в прогресс, даруемый монархией. Последние либералы сошли со сцены, наступила эпоха контрреформ" [2].
   Итак, с одной стороны, Л. Г. Захарова обращает внимание на 1866 год как некий рубеж в свёртывании либерализма и тем самым, вроде бы, показывает преемственность двух императоров. С другой, 1881 год выступает как черта под предыдущим периодом. Если до 1881 года либеральные тенденции в той или иной степени всё-таки проблёскивают, то после 1881 наступает "окончательное торжество реакции" (цитата - из более ранней книги [3]). Занавес опустился.
   По-видимому, то, что классическая формулировка "контрреформенного" подхода принадлежит именно Л. Г. Захаровой, не случайно. Ведь её первая широко известная научная работа посвящена одному из немногих наиболее ярких проявлений именно контрреформ - земской контрреформе 1890 года [4]. Учитель Л. Г. Захаровой, П. А. Зайончковский, высказывается осторожнее. Две из его монографий охватывают не просто определённые, пусть крупные, явления, но - временнyю протяжённость. Как раз они наиболее отчётливо проявляют несоответствие классического подхода фактическому материалу.
   Первая из них (и по времени издания, и по хронологии материала) посвящена 1879-1881 годам. Периоду, который традиционно в советской историографии именуется второй революционной ситуацией. Данная работа интересна для нас по двум причинам. Во-первых, автор высказывает общую оценку периода, начавшегося в 1861 году. Оценка эта такова: недостаточная либеральность реформы 1861 года создала основание для революционного движения, которое к 1879 году доросло до революционной обстановки; однако царизму удалось эту обстановку преодолеть, и произошёл поворот к реакции. Таким образом, П. А. Зайончковский тоже время Александра III противопоставляет правлению его отца.
   Во-вторых, помимо общей схемы, автору приходится иметь дело с "Контрреформами" и на уровне фактического материала - при определении верхней хронологической границы "второй революционной ситуации". Здесь выводы оказываются несколько неожиданными. Кризис самодержавия П. А. Зайончковский доводит до 1885 года, на четыре года "поднимая" его над официально заявленными рамками своей работы. Следовательно, "кризис" тянется целых шесть лет - что, как мы узнаем из следующей монографии того же автора, вполне сопоставимо по протяжённости со следующим периодом, собственно "Контрреформами". "Революционная ситуация" оказывается уже не прослойкой, не скоротечным переходом от одного периода к другому, но полноценным самостоятельным периодом. Таким образом, даже противопоставляя "Реформы" и "Контрреформы", классик советской исторической науки разрушает господствующее двучленное деление отрезка двух Александров.
   Очевидно, чреватая такими последствиями передвижка границы должна иметь исключительно веское обоснование. Однако его поиск заставляет читателя убедиться в значительной размытости верхней границы периода. Если 1879 год (с его военными генерал-губернаторствами) в качестве нижней грани выделяется достаточно очевидно, то критерий обособления 1885 года - то, что "с помощью А. Д. Пазухина министр внутренних дел смог сформулировать свою реакционную программу действий" [5]. На фоне обильно рассыпанных по 80-м годам XIX века явно более заметных политических событий привязка целого периода к такому незначительному факту не может не вызвать подозрения в том, что процитированное обоснование - лишь маскировка какой-то иной причины сдвига границы.
   Эта иная причина проглядывает в упоминании о том, что период, когда "кризис ещё не изжил себя" (1881-1885), включает "ряд реформ экономического характера, реализующих, хотя и в урезанном виде, программу, намеченную Лорис-Меликовым" [6]. Снисходительная формулировка относительно "ряда урезанных реформ" не должна вводить нас в заблуждение, поскольку в этот ряд входит и отмена подушной подати, произведённая майским указом именно 1885 года. Будучи слишком явным (и весомым) продолжением антисословного принципа 1860-х годов, это мероприятие подрывало бы любые "Контрреформы", выделяемые ранее чем с середины 1885 года. Таким образом, начало "Контрреформ" у П. А. Зайончковского выделяется, по существу, в связи с завершением крупнейших реформ. Но поскольку для официальной научной периодизации подобное "отрицательное" обоснование (отсутствие реформ) не подходит, требовалось придумать "положительное" обоснование (контрреформаторское действие). Откладывать начало нового периода до таких явных контрреформ, как появление земских начальников (1889) или хотя бы "циркуляр о кухаркиных детях" (1887), значило бы снова сокращать и без того укороченный период. Вот и пришлось ухватиться за формальный предлог.
   Помимо того, что "притянутость" "программы Пазухина" бросается в глаза, такое деление не учитывает, что в 1893 году произошла ещё одна реформа, явно противоречащая "наступлению реакции" - введение квартирного налога (о её содержании - чуть ниже). Впрочем, относится ли 1893 год к "Контрреформам" - ещё не факт. Это мы узнаём из следующей монографии П. А. Зайончковского.
   Монография, в заглавии которой говорится о "самодержавии в конце XIX столетия" [7], посвящена на сей раз непосредственно "Контрреформам". Первая неожиданность для читателя, уже знакомого с предыдущей монографией того же автора, заключается в определении нижней хронологической границы (той, что в прошлый раз была верхней).
   Уже во введении, вопреки шестилетней давности выкладкам о "четвёртом этапе кризиса" (1881-1885), говорится о "периоде политической реакции" 1882-1894 годов [8]. Границей на сей раз оказывается приход Д. А. Толстого в МВД. Отголосок прежней периодизации обнаруживается лишь в выводах. Здесь 1881-1882 годы (до назначения Д. А. Толстого) автор называет переходом к реакции, а 1882-1885 выделяет как особый этап, на котором правительство ещё не имело определённой реакционной программы, что и позволяло действовать таким либералам, как Н. Х. Бунге и Д. Н. Набоков. Наконец, 1886-1894 - "дальнейшее наступление реакции" [9]. Таким образом, применительно к началу "Контрреформ" у П. А. Зайончковского борются две тенденции - собственные же выводы, полученные на основе скрупулёзного исследования, и традиционная схема. Итог противоборства - неопределённость на протяжении первой пятилетки нового царствования и неясность с критериями перехода реакции в "дальнейшее наступление".
   Единственное, что выглядит определённым в приведённом делении, это итоговая дата. Однако при попытке чёткого обоснования и она ускользает меж пальцев. Во введении верхней границей называется год 1895, показателем - «некоторое ослабление реакции под влиянием нового общественного подъёма, который находит своё первоначальное проявление в оживлении общественной деятельности в период голода 1891-1892 гг., а позднее в создании "Союзов борьбы за освобождение рабочего класса"» [10]. Итак: вроде бы чётко заявленная граница сразу же оказывается размытой (1891-1895). При этом единственным определённым обоснованием служит создание "Союзов борьбы", чего для нового этапа в жизни страны явно маловато. Сама собой является мысль, что новый период подогнан к смене императоров: приходит неудачник Николай II - и начинается "кризис самодержавия" (с этим словосочетанием мы ещё столкнёмся).
   По-видимому, цитированное обоснование не устраивает и самого автора. Пытаясь выглядеть более убедительно, он добавляет: "С середины 90-х годов начинается также и промышленный подъём. Непосредственным следствием всего этого явились массовые рабочие стачки. Значительно усиливается и студенческое движение. Все эти процессы влекут за собою, естественно, и некоторые изменения правительственного курса" [11]. Слов становится больше, однако обтекаемость "значительного усиления" и "некоторых изменений" от этого не ослабевает. По-видимому, под "некоторыми изменениями" Пётр Андреевич имел в виду закон 1897 года об ограничении рабочего дня 11,5 часами (не реформу же промыслового налога объяснять рабочими стачками). Однако называть его вслух не стал, и правильно: въедливый читатель мог бы вспомнить, что предыдущий закон по рабочему вопросу выходил в 1886 году - аккурат в ходе "дальнейшего наступления реакции".
   Вопрос о "новом общественном подъёме", главным выражением которого являлись "Союзы борьбы за освобождение рабочего класса", ещё раз затрагивается несколькими страницами ниже. "Эта общественная обстановка и заставила правительство если не изменить курс, то во всяком случае ослабить политическую реакцию" [12]. Автор явно не хочет отказаться от обтекаемости выражений, удивительной для специалиста столь высокого уровня.
   Последняя попытка объяснить себе самому и читателю, где же пролегает граница между "дальнейшим наступлением" и "некоторым ослаблением" реакции, предпринимается автором в заключении. Здесь он снова подробно говорит о "всероссийском разорении" 1891 года, давшем толчок новому общественному подъёму. Лишний раз подчеркнув таким образом размытость границы (то ли 1891, то ли всё-таки середина 1890-х), П. А. Зайончковский напоследок вообще заставляет усомниться в её наличии: "Правительство под влиянием нового общественного подъёма принуждено было ослабить политический курс неприкрытой реакции, однако общая направленность его оставалась прежней" [13]. Впрочем - не будем слишком полагаться на эту мимолётную оговорку и подведём итог разбирательствам с датировками. Получается, что стопроцентными "Контрреформами" можно считать лишь 1886-1891 годы. Разрекламированные "Контрреформы", подаваемые как целый этап, равновеликий реформаторскому, оказываются узкой полоской вечно чёрно-белой жизни [14].
   Впрочем, если учесть, что важнейшие Александровские реформы уложились в каких-нибудь четыре года, то продолжительность "Контрреформ" следует считать второстепенным показателем по сравнению с их воздействием на жизнь страны. В этом отношении важны два соображения самого же П. А. Зайончковского. Первое - "выпадение" из "Контрреформ" экономической политики. Всей этой обширной теме в разбираемой работе отводится лишь десяток страниц; ищущих более подробных сведений автор отсылает к монографии И. Ф. Гиндина и статье С. Н. Валка [15]. Тем не менее, в книге приводится целый ряд фактов из области экономической политики, которые никак не относятся к "дальнейшему наступлению реакции".
   Здесь и перевод крестьян на обязательный выкуп, и отмена подушной подати, и введение налога на доход с капиталов, и планомерное (в несколько приёмов) повышение таможенных тарифов, и выкуп в казну железных дорог. Скупо упоминается также "введение новых буржуазных принципов налогового обложения". Под этим разумеются, очевидно, реформа промыслового налога 1885 года и введение налога квартирного: они заслуживали явно большего внимания, но об этом - несколько позже. Сейчас главное - выводы П. А. Зайончковского по экономической политике периода "Контрреформ". Во-первых, он подчёркивает единство этой политики на всём протяжении от Н. Х. Бунге (вступившего в должность министра финансов в 1881 году) до С. Ю. Витте (оставившего этот пост лишь в 1903-м). Во-вторых, даёт общую оценку этой политики как прагматической линии, направленной на "повышение доходности бюджета путём роста косвенных налогов и всемерной поддержки собственной промышленности" [16]. Сопоставляя эту оценку с политикой в других отраслях, автор делает обобщающий вывод: "Если в целом политика правительства носила явно выраженный продворянский характер, то в области экономики и финансов она имела совершенно иную направленность" [17]. Подобное противоречие автор объясняет тем, что "экономическая область правительственной политики была по существу вне власти самодержавия": необходимость наполнять бюджет заставляла руководствоваться прагматическими соображениями.
   И эти выводы подрывают само понятие "Контрреформ": получается, что оно относится только к "политической политике", но не к экономическим мероприятиям. Однако столь сузившееся понятие невозможно использовать не только для описания всей жизни страны, но и всей государственной политики тех лет.
   "Выпадением" экономики дело не ограничивается. Выясняется, что влияние политических контрреформ на жизнь страны оказалось существенно меньше их пропагандистского значения. Не вдаваясь в подробности, ограничимся кратким перечислением выводов П. А. Зайончковского [18]. Земские начальники получили власть над крестьянами, однако это не помогло правительству достичь стратегической цели - сохранить ту связку крестьянина и дворянина, что существовала до 1861 года [19]. Земская контрреформа не остановила процесс либерализации земства. То же произошло и в городском самоуправлении: исключив из числа избирателей мелких лавочников, правительство обеспечило повышение процента лиц с высшим образованием. Таковы результаты самых громких контрреформ, не говоря уже про более частные: не удалось утвердить в стране единомыслие (несмотря на зажим печати); не изменился социальный состав студенчества; не удалось превратить начальную школу из светской в духовную; почти не возымели действия законы по консервации крестьянской патриархальности.
   Подведём итог второй монографии П. А. Зайончковского. По продолжительности то, что точно можно считать "Контрреформами", не менее чем вдвое уступает царствованию Александра III. По широте охвата - ограничивается лишь частью мероприятий. По воздействию - оказывается не в состоянии достичь поставленных целей. Напрашивается вывод, что фактический материал и его обобщение в обеих упомянутых книгах П. А. Зайончковского, особенно в последней, явно противоречат стандартной схеме, в которую автор, следуя традиции, вынужден этот материал укладывать.
   На этом разбор работ П. А. Зайончковского можно считать завершённым, однако один из затронутых выше сюжетов нуждается в более подробном рассмотрении. Речь идёт об экономической политике 80-90-х годов XIX века. Выше она характеризовалась как преемственная, однако есть и другое мнение. Они изложены в коллективной работе обобщающего характера "Кризис самодержавия в России. 1895-1917", где в качестве предыстории затрагивается и экономическая политика с 1881 года. В главе, специально посвящённой этой теме, министерство Н. Х. Бунге (1881-1886), вопреки выводам П. А. Зайончковского, противопоставляется двум следующим (И. А. Вышнеградского, 1887-1892, и С. Ю. Витте, 1892-1903). Противоположность этих министерств видится автору [20] в том, что Н. Х. Бунге выступал за ограничение государственного вмешательства теми случаями, когда оно необходимо для снижения издержек производства; зато И. А. Вышнеградский и С. Ю. Витте усиливали государственное вмешательство, что проявлялось главным образом в усилении протекционизма [21]. Веским подтверждением названного соображения служит ссылка на "загробные заметки" самого Николая Христиановича, ревниво следившего за действиями преемников. Однако это расхождение является, скорее, теоретической тонкостью. На практике же, во-первых, и Н. Х. Бунге таможенные пошлины повышал. И государственные ипотечные банки при нём были созданы. Во-вторых, при всех возможных расхождениях все трое предпринимали практические меры, необходимые для развития народного хозяйства. Это и несколько налоговых реформ, и золотовалютная (которую провёл один, но готовили все), и усиление государственного вмешательства в кредитную систему (новые законы для городских банков и обществ взаимного кредита при Н. Х. Бунге, для банкирских домов при И. А. Вышнеградском, ещё раз для банкирских домов и для земельных банков при С. Ю. Витте; развитие государственного кредита при всех троих), и выкуп железных дорог. Таким образом, автору удаётся обнаружить некоторые оттенки экономической политики при разных министрах. Однако это не может служить основанием для обособления периодов.
   Рассуждения о степени преемственности трёх министров финансов могут показаться отступлением от темы. Ведь экономическая политика, будучи немаловажной отраслью, имеет всё же техническое значение: решающую роль при принятии решений играют соображения чисто экономические (о пользе для народного хозяйства).
   На самом же деле такие очевидно экономические мероприятия, как, например, ограничительная банковская политика или выкуп железных дорог явно зависели от общих взглядов руководителей государства на методы управления, от их отношения к частной инициативе. Ещё важнее то, что некоторые экономические отрасли явно зависят от чисто политических соображений. Важнейшая из них - налоги: вопреки первому впечатлению, тема гораздо более политическая, чем экономическая. Именно на налогах имеет смысл остановиться более подробно - как в силу политического значения данной отрасли, так и по причине её недостаточной исследованности и, как следствие, недооцененности в историографической традиции.
   Принципиальное значение налоговой системы для данной темы объясняется тем, что до Александра II она строилась на сословном принципе. Соответственно, по отношению к налогам население делилось на три уровня. Наиболее состоятельная часть общества, утопавшая в балах и заморской роскоши, прямых налогов не платила вообще. Ступенькой ниже стояли предприниматели, платившие промысловый налог (с разными ставками для купцов и для непривилегированных сословий). Промысловый налог исчислялся на окладной основе - то есть по твёрдым ставкам, чтобы плательщику не пришлось отдать слишком большую часть дохода. Наконец, львиная доля прямых налогов собиралась с податных сословий (крестьян и мещан) по раскладке - то есть потребную государству сумму следовало собрать полностью, независимо от степени платёжеспособности отдельного крестьянина или общины. Очевидно, что устранение сословного начала из жизни страны, на которое нацеливались все важнейшие реформы, было невозможно без принципиального реформирования податной системы.
   Между тем, время "Великих реформ" принесло лишь первые шаги в этом направлении. В 1863 году состоялась реформа промыслового налога [22], вследствие которой шкала налога для купцов и для прочих торговцев стала единой. Правда, сохранилась значительная неравномерность налога: при определении его суммы по-прежнему учитывался не доход, а формальные признаки.
   В тот же день последовала отмена подушной подати для мещан [23]. Взамен появился бессословный государственный налог с городской недвижимости. Событие, по направленности соответствующее прочим реформам, однако далёкое от них по масштабу. Подавляющее большинство представителей бывших податных сословий по-прежнему платило подушную подать, и по-прежнему именно на крестьянах лежала львиная доля прямых налогов.
   Этим при Александре II дело и ограничилось. Не следует думать, что сам император-реформатор считал налоги отраслью, не заслуживающей внимания. С 1857 года действовала особая Комиссия для пересмотра системы податей и сборов. Комиссия рассмотрела самые разные вопросы, учла зарубежный опыт, опубликовала несколько десятков томов материалов, но так и не решилась на какие-либо серьёзные меры. Наиболее последовательным антисословным проектом было введение всеобщего подоходного налога, однако сколько раз вопрос о нём поднимался, столько раз обсуждение завершалось выводом о технической неготовности России к воплощению этого налога.
   Следующий прорыв по части налоговых реформ состоялся в 1885 году. За каких-нибудь полгода произошло сразу три крупных реформы, каждая из которых позволила бы считать 1885 год вехой в налоговой политике. Они таковы: реформа промыслового налога, создание податной инспекции, отмена подушной подати.
   Январская реформа промыслового налога наконец прорвала монополию патентного обложения в этой части налоговой системы [24]. Вновь появившийся дополнительный промысловый налог, взимаемый пропорционально прибыли, обеспечил более равномерное обложение крупных и мелких предпринимателей. При всём своём колоссальном значении эта реформа относится, скорее, к узко экономической отрасли, поэтому подробно останавливаться на ней не будем. Важность промысловой реформы 1885 года для данной темы заключается в том, что она потянула за собой появление податной инспекции, без которой были бы невозможны все дальнейшие реформы. Дело в том, что появление дополнительного промыслового налога вызвало необходимость определять, хотя бы примерно, размер прибыли каждого плательщика, чего раньше не делалось. Это требовало сбора и перепроверки различных прямых и косвенных данных, для чего в апреле того же года и была учреждена должность податного инспектора [25]. Начав со сведений по торгово-промышленным предприятиям, инспектора по мере необходимости стали подключаться и к другим отраслям - в частности, и к реформе крестьянских налогов.
   Что касается подушной подати, то эта реформа назревала. Частные меры по её отмене принимались Н. Х. Бунге начиная с 1882 года. Но лишь в мае 1885 года наконец вышел закон об окончательной отмене подушной подати: с 1886 года - для бывших помещичьих крестьян, с 1887 - для бывших государственных [26]. На смену сословному признаку пришло обложение земель. Правда, фактически крестьяне по-прежнему оставались обособлены в отношении платимых налогов. Ведь частновладельческие и общинные земли облагались разными налогами. И если поземельный налог (для частных собственников) был окладным, то государственный оброчный сбор (для общинных наделов) - раскладочным и привязанным по общей сумме к отменённому налогу. То есть о частных владельцах государство заботилось, чтобы они не переплатили, а уж с помощью общинников закрывало необходимую сумму. Впрочем, в этом отношении налоговая реформа ничем не отличалась от других: права-то крестьяне получили везде, но далеко не сразу получили соответствующие возможности.
   На устранение этого - фактического - неравенства между крестьянами и прочими сословиями и была направлена реформа 1893 года. Речь идёт о появлении в России государственного квартирного налога [27]. В отличие от тех проектов местных квартирных налогов, которые обсуждались на протяжении 1870-1880-х гг. и которые обстоятельно исследованы В. А. Нардовой [28], квартирный налог 1893 года имел значение не для городской избирательной системы, а для системы налоговой. Его введением завершилась очередная попытка либералов добиться введения подоходного налога, который был необходим для более равномерного распределения налогового бремени между сословиями. И хотя попытка не увенчалась желанным итогом, суть квартирного налога заключалась именно в дополнительном обложении зажиточных городских слоёв. Эта мысль не только не скрывалась, но всячески подчёркивалась Министерством финансов. Квартирный налог прямо называли прототипом подоходного. Разработчики закона исходили из того, что стоимость жилья, используемого человеком, находится в прямой зависимости от уровня его доходов. Налогу подлежали все жильцы городских квартир [29], арендная плата за которые превышала определённый уровень. Вне зависимости от того, живёт человек в наёмном доме или в собственном. Направленность налога на богатые слои усиливала прогрессивная шкала: чем выше налогооблагаемая база, тем большую её часть необходимо отдать в казну. "Подоходную сущность" квартирного налога, уже после появления собственно подоходного налога (по закону 1916 года), подчеркнёт правило о взаимном зачёте платежей [30]. Итак, в результате реформы 1893 года Россия оказалась одной ногой в подоходном налоге. С точки зрения финансовой это событие менее значимо, чем недавняя реформа промыслового налога, но более весомо с точки зрения перевода налоговой системы на новые принципы.
   Эволюция налоговой системы в заданном направлении продолжилась и в следующие годы. В 1898 году С. Ю. Витте удалось провести новую реформу промыслового налога. В результате неё существенно усилилась подоходная составляющая налога. Теперь уже основную часть промысловых сборов стал давать не основной налог, а дополнительный. Таким образом, реформа 1898 года является явным продолжением и углублением реформы 13-летней давности. Ещё пятью годами позже, буквально накануне отставки Витте, наконец состоялась отмена круговой поруки - событие, нечасто упоминаемое в историографии. С одной стороны, потому что 1903 год в восприятии российских историков - не реформаторский отрезок, а преддверие революционного кризиса, и даже его начало (именно с экономического кризиса и рабочих стачек обычно начинается изложение событий 1905-1907 годов). С другой - и на современников это событие сильного впечатления не произвело. Подготовка отмены круговой поруки тоже (как и в случае с подушной податью) велась постепенно. Важнейшим мероприятием стало введение в 1899 году новых правил о порядке взимания окладных сборов с надельных земель сельских обществ. После этого отмена круговой поруки стала простой формальностью, которая и не замедлила последовать [31].
   Этим событием и завершим обзор налоговой политики пореформенного периода. 1904 год явно выделяется как грань нового этапа. Отставка Витте, главного двигателя реформ при Николае II, соединилась с началом войны, быстро приведшей к резкому обострению политической обстановки вплоть до постановки вопроса о власти. Вслед за тем начинается новый период российского самодержавия, характеризуемый настойчивым противостоянием императора любым попыткам реформ. Политическая система после двухлетних передряг возвращается, по существу, к неограниченной монархии; столыпинская реформаторская попытка сходит на нет ещё до воплощения всей программы премьера; реформаторские проекты Минфина так и остаются проектами. Наконец, едва успев оправиться от кризиса 1905-1907 годов, страна втягивается в Первую мировую войну, которая нарушает нормальную логику развития. О продуманной политике в эти годы говорить уже не приходится; правительство, скорее, напоминает пожарника - чем дальше, тем больше не успевающего тушить везде, где загорается.
   Если окинуть налоговую политику рассмотренного периода (1861-1903) обобщающим взглядом, напрашиваются два вывода. Во-первых, налоговые реформы развивались по нарастающей (хотя наверняка могли бы развиваться быстрее, если бы не сопротивление консерваторов). Притом в годы Александра II этот процесс только зарождается, а важнейшие реформы относятся ко времени правления его сына и внука (до отставки Витте).
   Во-вторых, значение перечисленных налоговых реформ вовсе не сводится к финансовой технике, но ставит их в один ряд с реформами других отраслей жизни. Отмена подушной подати по сути своей стоит в одном ряду с судебной, земской, городской, военной и образовательной реформами, устранявшими надломленный 19-м февраля 1861 года сословный принцип из различных отраслей жизни. Притом в налоговой части правительство пошло даже дальше, чем в других. Ведь за формальным устранением неравноправия (в виде отмены подушной подати) последовал первый шаг к равноправию фактическому (квартирный налог как предтеча подоходного).
   Подведём итог "отрицательной" части статьи (критика предшественников). Изложенный материал позволяет утверждать, что весь отрезок от 1860-х годов до начала XX века связан единой логикой безо всяких переломов в 1881 году. Само противопоставление "Реформы - Контрреформы" оказывается неверным. Границу между "Реформами" и "Контрреформами" надо стереть, будь то 1881, 1882 или 1885 год.
   Переходя к "положительной" части, начнём с обращения к цитате современника. "Разочарование, постигшее всех в пору Крымской войны [накануне которой предельно стеснялось частное начало во всех отраслях жизни. - А. К.], привело к внутренней политике…, которая ожидала всего от частной инициативы, и она проявлялась иногда в столь прискорбных формах, что люди благомыслящие начали снова вопить о надзоре и контроле со стороны государства и даже о замене государственною деятельностью частной. В этом направлении мы продолжаем преуспевать и теперь, когда хотят, чтобы государство занялось в обширных размерах торговлей хлебом и снабжением стомиллионного населения" [32]. Эта выдержка из "загробных заметок" Н. Х. Бунге неплохо описывает пореформенный период в целом. При этом то восприятие периода, которое она отражает, описывается скорее не стандартной схемой "Реформы - Контрреформы", а вариантом "прорыв - освоение": после того, как в начале 1860-х годов были вброшены новые "правила игры", пошло их приспособление к существующим условиям. Выделяемые при таком подходе этапы получаются весьма неравноценными по продолжительности, зато сопоставимыми по значению.
   1861-1864 - годы прорыва. Происходит внедрение в жизнь пакета важнейших реформ, взаимосвязанных устранением (или радикальным ограничением) сословного принципа. Речь идёт именно о пакете реформ, неразрывно связанных друг с другом. Провозгласив освобождение крестьян, правительство создало новую огромную группу общества: вчерашние рабы, теперь - свободные люди. Их следовало срочно включить в правовую систему (судебная реформа), а также в систему управления (земская реформа). Хронологически в этот же отрезок попадает и реформа образовательная, которая - при всей её антисословной сущности - всё же менее важна с точки зрения организации пореформенного общества, чем предыдущие две. Итак, триада крестьянской, земской и судебной реформ прорвала сгнившую плотину и обеспечила изменение обстановки во всех отраслях жизни. Теперь можно было так или иначе реагировать на последствия этого прорыва - ограничивать их или углублять, но новая жизнь по новым правилам уже началась.
   1865-1903 - период освоения реформ (подгонки, доработки, адаптации - кому как нравится). Он далеко не сводится к той преемственности ограничительных тенденций, которую отмечает Л. Г. Захарова. Внутренняя политика этих десятилетий разбивается на две основные линии. Во-первых, происходит углубление реформ там, где это остро необходимо. В свою очередь, эта линия подразделяется на два направления. С одной стороны - борьба с сословными пережитками: здесь и городская, и военная реформы, и отмена подушной подати. С другой, разработка реформ, вынуждаемых уже новыми условиями, капиталистическим развитием (квартирный налог, рабочее законодательство, включая создание в 1882 году фабричной инспекции).
   Вторая основная линия данного периода - доработка уже произведённых реформ, что выливается в ряд ограничительных мер. Опять-таки, меры эти разнятся по своей сущности. С одной стороны - консервативные по своим истокам. Те, что стремились к фактическому сохранению формально устранённого разрыва между сословиями и, таким образом, действительно имели целью затормозить развитие страны: если не вернуть прошлое в полной мере, то хотя бы задержать его остатки. Наиболее яркими примерами такого рода являются ограничения в образовательной области (упрочение границы между "классическим" и "реальным" образованием, нарушение преемственности между ступенями образования).
   С другой стороны, ограничительная сущность законодательства вовсе не обязательно объясняется консервативными устремлениями разработчиков. Например, в 1866 году правительство ограничило право земств устанавливать налоги с торгово-промышленных предприятий. Мера досадная для земств, однако необходимая, поскольку изначально (по недосмотру) предоставленное земствам право облагать предпринимателей без ограничений противоречило развитию торговли и промышленности. Другой известный пример: дело Веры Засулич. Лично у меня её поступок вызывает глубокую симпатию, однако нельзя не признать реакцию государства на оправдательный вердикт присяжных вполне логичной. То же можно сказать и про ограничение частной инициативы в экономике. Если брать, к примеру, те же городские банки, то правительство - с современной точки зрения [33] - явно перегнуло палку, "предохранительными" мерами подорвав развитие здорового большинства этих учреждений. Однако сама по себе необходимость вмешательства государства в экономику едва ли вызовет возражения [34].
   Вот эта многосоставная смесь и наполняет отрезок 1865-1903 годов. В целом же внутренняя политика данного этапа характеризуется поступательными мерами, обеспечивавшими развитие страны.
   Наиболее существенное возражение против предложенной схемы связано с обстоятельствами смены на престоле двух Александров. Ведь был всё-таки проект М. Т. Лорис-Меликова. И он свидетельствует о том, что Александр II к концу царствования дозрел хотя бы до попытки политической реформы, от которой решительно открестился его преемник. Да и сами современники несомненно воспринимали приход Александра III и К. П. Победоносцева как консервативный поворот. Не случайна отставка сразу нескольких министров-либералов в первые же месяцы нового царствования. К тому же если не было перелома в 1881 году, если реформы до самого начала XX века продолжали продвигаться своим чередом, откуда вдруг взялся острейший кризис 1905 года? Традиционная версия в этом отношении, как будто, логичнее: последовательными контрреформами свернули непоследовательные реформы - и получили революцию.
   На самом деле предложенная схема не содержит противоречия. Кризис начала XX века потому и случился, что развитие продолжалось. То самое экономическое развитие на капиталистических рельсах, которое рано или поздно всё равно должно было привести к постановке вопроса о политической системе. О необходимости представительного правления.
   Проект М. Т. Лорис-Меликова действительно важен для характеристики Александра II как дальновидного государственного деятеля. Он смог увидеть потребность, на которую затем почти два с половиной десятилетия настойчиво закрывали глаза его преемники. Но какие методы предлагал император для решения возникшей проблемы? Можно ли считать привлечение городских и земских деятелей к разработке законодательства по проекту М. Т. Лорис-Меликова принципиально более значимым, чем, скажем, участие в законотворческом процессе биржевых обществ (которое действительно имело место в конце XIX - начале XX века)? Робкий проект 1881 года вовсе не даёт уверенности, что в кризисной обстановке Александр II повёл бы себя иначе, чем его внук. Монархии погибают в результате революций - это общее правило и подтвердилось в очередной раз на примере Российской империи.
   Да, современники правы: Манифест о незыблемости самодержавия провозгласил новый курс. Перемена произошла. Но насколько она значительна? По существу, произошла смена правящей партии. Место либералов заступили консерваторы. Событие, которое нельзя назвать из ряда вон выходящим. Никому ведь не придёт в голову говорить о начале нового этапа в истории Англии или США каждый раз, когда в этих странах меняется партия власти. Новый возница взял старые вожжи и тронул ту же самую коляску в прежнем направлении.

Примечания:

   [1] Подробнее об этом см.: Кириллов А. К. Новое и старое в регулировании городских банков в эпоху "Великих реформ" // Вопросы истории, 2003, № 9. С. 143-146.
   [2] Захарова Л. Г. Самодержавие и реформы в России. 1861-1874. // Великие реформы в России. 1856-1874. М., 1992. С. 42-43
   [3] Захарова Л. Г. Земская контрреформа 1890 г. М., 1968. С. 161.
   [4] Речь идёт о кандидатской диссертации, ставшей основой для указанной выше монографии. После защиты кандидатской диссертации Лариса Георгиевна переключилась на подготовку крестьянской реформы: Захарова Л. Г. Самодержавие и отмена крепостного права в России. М., 1984. Однако и эта тема не захватывает собственно воплощение реформ.
   [5] Зайончковский П. А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880 годов. М., 1964. С. 478-479.
   [6] Там же. С. 478-479.
   [7] Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., 1970.
   [8] Там же. С. 4-5
   [9] Там же. С. 429-430
   [10] Там же. С. 5.
   [11] Там же. С. 5.
   [12] Там же. С. 10.
   [13] Там же. С. 435.
   [14] Впрочем, это не всегда смущает авторов. Так, Н. А. Троицкий, специалист по народническому движению и автор яркого курса лекций по истории XIX века, относит к контрреформам лишь 1889-1892 годы. При этом весь период с июня 1882 года оценивается как время жесточайшей реакции, однако про первые семь лет говорится, что они "предшествовали контрреформам" (курсив мой. - А. К.). Таким образом, словосочетание "жесточайшая реакция" выступает у Н. А. Троицкого синонимом используемого в настоящей статье понятия "Контрреформы". Автор сурово клеймит А. Н. Боханова за утверждение, "будто контрреформ как таковых вообще не было". Однако, к сожалению, блестящий курс Троицкого не является полным. В частности, экономическая политика отсутствует начисто; обзор развития народного хозяйства носит символический характер. См.: Троицкий Н. А. Россия в XIX веке. Курс лекций. М., 1999. С. 313, 319, 335.
   [15] Валк С. Н. Внутренняя политика царизма в 80-х - начале 90-х годов // История СССР. Россия в период победы и утверждения капитализма (1856-1894). Часть первая. Материалы для обсуждения. М., 1951; Гиндин И. Ф. Государственный банк и экономическая политика царского правительства. М., 1960.
   [16] Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., 1970. С. 147.
   [17] Там же. С. 431.
   [18] Там же. С. 431-434.
   [19] Впрочем, думаю, что такая связка была лишь в мечтах, непосредственной же причиной издания закона были более прагматические соображения о необходимости чем-то заменить помещика, переставшего действовать как низшее звено государственной администрации
   [20] Данный раздел коллективной монографии написан одним из крупнейших специалистов XX века по экономической истории данного периода - Б. В. Ананьичем.
   [21] Кризис самодержавия в России. 1895-1917. Л., 1984. С. 32-34.
   [22] Полное собрание законов Российской империи. Собрание 2-е. (ПСЗ-2). Т. XXXVIII. Отделение 1-е. № 39118. С. 3-15.
   [23] Там же. С. 15-19.
   [24] Вестник финансов, промышленности и торговли (ВФПТ). 1885. № 4. С. 217-219.
   [25] ВФПТ. 1910. № 19. С. 272-276.
   [26] ВФПТ. 1885. № 24. С. 748.
   [27] ВФПТ. 1893. № 22. С. 377-393.
   [28] Нардова В. А. Городское самоуправление в России в 60-х - начале 90-х годов XIX в. Правительственная политика. Л., 1984.
   [29] Под квартирой в данном случае разумеется любое жилое помещение, будь то комната или особняк. Налог вводился не во всех городах; их список утверждался особо.
   [30] То есть платежи по квартирному налогу будут приниматься в зачёт оклада налога подоходного.
   [31] Подробнее о правилах 1899 года см.: Кириллов А. К. Система денежного налогообложения сибирских крестьян в конце XIX - начале XX века. // Налоги и заготовки в сибирской деревне (1890-е - 1920-е гг.). Новосибирск, 2004. С. 1-47.
   [32] Цит. по: Кризис самодержавия в России. 1895-1917. Л., 1984. С. 33.
   [33] Притом субъективной точки зрения автора; с ней могут не согласиться другие.
   [34] В данном случае не обязательно даже ссылаться на современный западный опыт - ведь есть российский. Достаточно вспомнить недовольство, выражавшееся государству со стороны вкладчиков пирамид, разорившихся в середине 90-х годов XX века.