Неизвестный о "Застое".

Эрнст Неизвестный родился и вырос в Советском Союзе. Учился на философском факультете МГУ. Приобрёл известность как скульптор, имеющий свой собственный стиль. Удостаивался личной критики самого Хрущёва. После его отставки поддерживал с ним дружественные отношения. Долго добивался возможности воплотить свои возможности на родине; в годы застоя эмигрировал.
   Его размышления, записанные и опубликованные "по горячим следам" ценны тем, что передают ощущение эпохи. Ваша задача - отталкиваясь от этого ощущения, понять эпоху "Застоя". Понять смысл процесса, тенденцию его развития.
   Сравните систему брежневских лет с тем, что было при Сталине.
   Что изменилось? Какие черты, отсутствовавшие при Сталине, отмечает Неизвестный? Почему, как Вы думаете, произошли эти изменения?
   Кто приводит в движение систему, существующую в 1970-е годы? Кто управляет и задаёт правила игры?
   Вместе с автором попробуйте понять, кого устраивает эта система - всех, или никого, или какую-то группу? Если группу, то какую? Если всех, то откуда берутся недовольные? Если никого - то почему существовала?
   Итак: что такое "Застой"?
   На выступление даётся пять минут. Высшая оценка - шесть баллов.

Эрнст Неизвестный

   Сталинизм - это не просто прихоть или ошибка Сталина. Это исторически сложившаяся ситуация, при которой функция управления такова, что кардинальные изменения внутри аппарата невозможны. Конечно, сейчас функционер не может схватить и бросить в застенок другого, но все вместе они могут это сделать с кем угодно; и если не всегда посадить, то затравить, заплевать, заставить эмигрировать или умереть. Терроризм продолжается, просто личный терроризм Сталина заменен терроризмом машины, создателем которой он считается. Конечно, работа советологов, пытающихся угадать развитие событий, исходя из оценок личных качеств руководителей, интересна, но навряд ли существенна без понимания того, что не это - главное. Главная же загадка лежит в принципах этой небывалой машины, где, по существу, нет личностей и даже нет мозгового центра в том смысле, как принято об этом думать. Таким способом согласуются единство и безопасность, мечта современного аппарата власти. Поэтому так стабильна, так неизменяема эта система. Амеба, у которой жизненные центры - везде и нигде […]
Эрнст Иосифович Неизвестный    Эти мешковатые старики с масками добродушных обывателей, эти людоеды, боявшиеся собственных жен, до сих пор не научились словам "коммунизм" и "социализм" (видимо, в силу этого они и пережили сталинские чистки), но их "коммунизьмов" и "социализьмов" [1] оказалось достаточно, чтобы держать мир за глотку. И их элегантные ученики, переводящие "социализьму" и "коммунизьму" на все языки мира, щелкающие всеми красотами герметической культуры, всеми новейшими геополитическими терминами, так старающиеся выглядеть либералами, - служат (да иначе и быть не может) "коммунизьме" и "социализьме" в незамысловато-полицейском варианте своих учителей и наставников. Но при этом они искренне хотят выглядеть либералами. Они с наслаждением ведут культурные, свободомысленные разговоры, они хотят быть тонкими ценителями искусств - особенно они любят подарки от проклятых художников, они коллекционируют проклятую литературу и музыку. (Я сам с удивлением слушал песни запрещенного Галича на квартире у одного из помощников Брежнева. Но все это проделывается, разумеется, при полном отсутствии свободомыслия в их реальных делах).[…]
   Широко распространена схема, что вот, наверху - злая власть, где-то там, посередине - образованщина, а внизу - угнетаемый народ. В схеме это верно, но на практике - где кончается угнетатель и где начинается угнетенный - для меня осталось невыясненным. Например, понятие власти. Оно вовсе не так просто, что власть это там ЦК или Политбюро. Власть пронизывает все слои общества. Рабочая ячейка организована таким образом, что все пакостят друг другу: бригадир, представитель месткома, культорг, даже последний работяга - все причастны к власти. Официантка, обслуживающая шофера, - власть в этот момент, и шофер, который везет или не везет ее - власть в этот момент, и в самых низах элемент куражения властью очень силен, все включены в систему власти. Это не выглядит так, что вот - страдающий рабочий и погоняющий его инженер, нет: и рабочий - власть, и инженер - власть, и трудно разобраться, где одно начинается, а другое кончается.
   Когда я попал на вагоностроительный завод, у меня было ощущение, что завтра кончится советская власть. Это было что-то невообразимое по бесхозяйственности и по полному наплевательству на общезаводские дела. И меня же позднее обвинили, что я куски бронзы собирал из утильсырья. Вернувшись потом в Москву, я сказал Шелепину, курировавшему КГБ и Комиссию партийного контроля, что если он мне даст 10 грузовых машин, то я ему их приведу, груженые первосортной бронзой, и напишу докладную записку, как это сделать. Он махнул рукой и ответил:
   "Бросьте, что я не знаю, сколько глупостей у нас делается? Не надо". А рассказать я ему хотел о бронзовом литье на Свердловском вагоностроительном заводе. Топится огромный ковш бронзы. Часто примерно треть ковша остается незалитой в формы. Эту бронзу выливают в землю на дворе. Никто потом не будет доставать бронзу, очищать от шлака и снова заправлять. Она пойдет в металлолом, на сбор которого, возможно, пошлют пионеров. Но советская власть от этого не рухнула, больше того, этот завод одно время даже имел переходящее красное знамя […]
   Когда в последние годы моей жизни в СССР у меня отношения с верхами власти улучшились, я столкнулся с новым для меня явлением - сопротивлением среднего звена. Одна из причин моего отъезда - невозможность понять, кто принимает решения и как дальше жить и работать. Казалось бы, Косыгин [2] принимает решения, Косыгин мне поручает работу, но я видел воочию, что эта машина не работает, что решения Косыгина саботируются средним звеном. Это было, когда я строил рельеф в институте электроники. За моей спиной стояли министр электроники Шохин и министр электрификации Антонов, два мощных технократа, подключенных к армейским делам, да к тому же личные друзья Косыгина. Но как саботировался этот рельеф! Художественная идеологическая мафия просто не хотела, чтобы я его делал […]
   Подобная история была с моим рельефом в Ашхабаде. Это было решение первого секретаря ЦК Туркмении, им было подписано, заказ дали мне, потому что главный архитектор Ашхабада был мой друг. Но как это саботировалось местным, как бы художественным фондом: не было стены, на которой должен был быть сделан рельеф, не было глины, не было рабочих, ничего не было, и только моя оголтелость и работоспособность, и то, что у меня был подготовлен свой штат людей, дали возможность выполнить эту работу в срок […]
   Я устал именно от того, что у меня было полное чувство безнадежности выяснить субординацию: кто командует? Косыгин или комбинат?
   Интересы комбината - это интересы идеологического аппарата, который опирается не на отдельных выскочек типа Неизвестного или Тарковского, у которого 8 лет не выпускали на экран "Рублева" [3], а на среднего художника, на профсоюзы. Именно средний художник представляет соцреализм [4]. И здесь идеологические интересы тесно переплетаются со шкурными. Директор комбината получает мизерную зарплату по сравнению с ответственностью, которую он несет: он подписывает миллионные договоры, а получает 150-200 рублей в месяц. Ясно, что он берет взятки, и круг его мафии складывается десятилетиями, у кого он может брать, у кого не может, как брать и т.д. Если бы даже я и захотел дать взятку, он бы у меня не взял, потому что я - не свой. Я ворвался сбоку, сверху, а не пророс снизу […]
   Причастность к власти вовсе не мешает критически относиться к режиму. Таких антисоветских разговоров, как я вел в аппарате ЦК, - я за границей не слышал, здесь [5] это считается безвкусицей. А сколько именно с верхов партийного аппарата идет антисоветских анекдотов? Многие мои друзья и напарники по "катакомбной культуре" [6] шли в аппарат, шли в "зелененькие" [7] с надеждой смягчить систему и поняли лишь позже, что попали в ловушку, так как из аппарата возврата нет. Они кооптированы [8], даже если они против. Вот, например, мой друг Юра Жилин: он был кабинетная крыса, полностью погружен в историю, в политику, ничего для себя не хотел. Так его вызвал, кажется, Суслов: "Вы что из себя разыгрываете?" Его заставили взять шикарную квартиру, выписать из Испании мебель из черного дерева, быть, как другие...
   […] Личные взгляды функционера могут быть самыми оппозиционными, но политического веса это не имеет: это его ночное сознание. Политический вес имеет то, что он говорит с трибуны. Недавно командующий американской армией, выйдя в отставку, написал длинную статью о том, как надо перестроить командование армией. Показательно, что, когда власть была в его руках, он этих реформ не проводил. И работник ЦК, и американский генерал - части системы так же, как часть системы - пилот на трассе Москва - София. Моторы, маршрут, пилот, все - части системы. Пилоту, может быть, и хочется полететь в Париж, но для этого он должен перестать быть частью системы и стать террористом. А поскольку к этому он не готов, он удовлетворяет свое ночное сознание, повесив голую Брижит Бардо [9] у себя в кабинете. Так и советский аппарат: он, может быть, и мечтает полететь в НЭП, но пока он продолжение машины, он удовлетворяется антисоветскими анекдотами.
   Все же есть два явления, на которых я бы хотел остановиться: это чувство алиби и бескорыстные дела. Никто не хочет брать на себя ответственности за решения власти. Например, я никогда не мог найти источника, который накладывал запрещение на поездку, на заказ, на что угодно. Внизу вздыхали и говорили: "Это они... мы не можем". А наверху говорили: "Вы понимаете, мы бы с удовольствием, но ведь надо считаться с Союзом художников, с вашими руководителями". Я никогда не мог найти места, где принималось негативное решение. Но если принималось позитивное решение, то все говорили, что это их заслуга. Значит, чувство неправды происходящего подспудно живет во всех. Это не так, как в 17-м году, когда комиссар говорил: "Я приказал расстрелять этого негодяя". Нынешние комиссары не только не берут на себя ответственности, но сами толком не знают, где она лежит. Я как-то пьяный, злой, в присутствие крупного чина КГБ и своих друзей из ЦК говорю: "Ну, кто же из вас меня все-таки не пускает? Вот вы говорите, что КГБ, а ты, Ленечка, говоришь, что они!" И тут они, тоже пьяные, между собой сцепились. Было очевидно, что никто из них сам точно не знал, как это происходит. Но каждый из них настаивал, что это - не он.
   Есть как бы неписаный сговор властей: интуитивно они знают, что - нельзя, и все! Очень широко распространено безответственное телефонное руководство. Кто-нибудь звонит и говорит: "Есть такое мнение, что..." Но реальной, подписанной бумаги по этому поводу нигде не найдешь. Вот это чувство алиби - нет, это, мол не я, и меня не было - характерно для всех уровней власти. […]
   Еще при Сталине отдельные кадры, отдельные микрофюреры принимали самостоятельные решения. Они знали, что они могли поплатиться за них головой, но они могли поплатиться головой и за непринятые решения. Сегодня, когда за решения ничем не платят, людей полностью отучили их принимать, отучили брать инициативу, иногда - рисковать! Ведь основное качество советского чиновника - он в принципе не принимает решений, он ждет решения сверху, а верха ждут решения, оглядываясь друг на друга, пока все не зажгутся на "да" или "нет". Не только народное хозяйство, даже армия построена по принципу безынициативности, без приказа из центра ничего не делается. В прошлой войне принималась масса инициативных решений, научила военная обстановка. Но с тех пор прошло уже 40 лет, а современная война - не стройное шествие, она будет требовать инициативы отдельных групп больше, чем когда-либо. А между тем в армии, которая ее должна будет вести, инициатива сделалась редчайшим исключением.
   Когда открывали мой монумент корреспондентам "Комсомольской правды", погибшим во время войны, то после пьянки под названием "землянка" (где вся военная элита пила спирт, ела картошку с салом и пела фронтовые песни) несколько избранных были приглашены в кабинет Тяжельникова, который тогда был секретарем ЦК комсомола. Среди избранных был маршал Конев, который открывал монумент, и два Героя Советского Союза, один - солдат, другой - кажется, лейтенант. За что же этим ребятам была оказана такая честь? За то, что в стычке под Даманском [10], когда китайцы открыли огонь и начали наших лупить, и все пассивно ждали решения Москвы, эти двое были единственными, принявшими решение - сопротивляться. Минуя верха, они взяли инициативу в свои руки. Их арестовали, но пока они сидели, из Москвы пришел приказ "дать китайцам". Тогда ребят освободили и сделали Героями Советского Союза.
   Советское общество стало послушным обществом. Но дальше что? […]
   Совершенно ясно, что страна зашла в тупик, ясно и технократам, и думающим партийным лидерам на местах. Очевидно, что если они не развяжут войну очень скоро, то вооружение устареет морально, а ни из теперешнего хозяйства, из крови колхозников компьютер не построишь. А сейчас перевооружаться - это значит каким-то образом восстанавливать экономику. Но болезнь запущена, и я думаю, что бескровной реформации быть не может […]
   Как реформировать? Ведь воспитан огромный класс идеологических бездельников, на всех уровнях, на каждые 7 человек - один-два бездельника, которые живут только за счет того, что все время напоминают публике, что есть советская власть. Это - их профессия. Что делать с огромными армиями отвыкших от какого-либо труда людей? Даже если им поручить вешать, они и вешать не умеют, стрелять не умеют, только сидеть - и занимать место. Недооценивать количество таких людей невозможно: это - почти все, сидящие в "творческих союзах", завклубами, идеологи, затейники, парторги, лекторы, читающие лекции ни о чем, сверхштатные инструкторы... выкроить можно на среднюю европейскую страну. Как их переквалифицировать? Где взять прибавочный продукт, чтобы их всех послать на пенсию?
   Кроме того, они будут сопротивляться. Косыгинские реформы захлебнулись не наверху, а где-то в среднем звене, причем это среднее звено невозможно было нащупать точно, ни возрастно, ни как-либо иначе. Скажем, мой друг архитектор Полянский был в восторге от этих реформ. Почему? Это молодой, честолюбивый, энергичный директор, который был на месте. Ему идея самоуправляемости и самоокупаемости в институте безумно нравилась, он об этом мечтал. Он говорил, что 80% кадров у него в институте - это скрытая безработица, и лишь 20% людей у него работают. Полянскому невыгодно иметь 80% своих сотрудников, если ему дать свободу, он их уволит. Нетрудно предсказать, как к такой перспективе отнесутся эти 80%. Вот реформа и захлебнулась.
   Сила Брежнева была в том, что он укрепил рутину, установил статус-кво, кардинально было остановлено всякое движение, начавшееся при Хрущеве. Это никому не было опасно […] А если начать двигать, то возникнут три конфликта: инерция системы, личное сопротивление тех, кто может пострадать, и, самое главное - вместо стабильной пирамиды, которая 20 лет стояла при Брежневе, начнется какая-то качка, которая всегда может привести к непредвиденным результатам, противоположным замыслу.

Неизвестный Э. Катакомбная культура и власть // Вопросы философии. 1991. № 10. С. 3-28.

  [1] Именно так - с мягким знаком - произносил эти слова Н.С. Хрущёв.
  [2] Косыгин Алексей Николаевич (1904-1980). После свержения Н.С. Хрущёва получил один из двух его важнейших постов - председатель Совета министров СССР. Во 2-й половине 60-х годов пытался проводить хозяйственные реформы, которые, однако, не удались; влияние самого Косыгина быстро растаяло, Брежнев остался единственным "хозяином" в стране.
  [3] "Андрей Рублёв" - известный фильм режиссёра Андрея Арсеньевича Тарковского.
  [4] Направление в искусстве, насаждавшееся партийными властями и уделявшее основное внимание изображению "трудовой жизни". Одно из наиболее известных произведений этого направления - скульптура "Рабочий и колхозница".
  [5] Этот текст написан за границей.
  [6] Так автор именует полуподпольную деятельность, не направленную против государства, но связанную с чтением запретных книг и обсуждением запретных вопросов.
  [7] Референты и т.п. специалисты интеллектуального труда, выполняющие для чиновников непосредственную работу.
  [8] Кооптация - пополнение новыми членами состава какого-либо выборного органа без проведения дополнительных выборов.
  [9] Французская кинозвезда.
  [10] Остров Даманский - пограничная земля между СССР и Китаем; здесь в 1969 г. противостояние двух держав дошло до вооружённого столкновения. Итог - десятки убитых с советской стороны, ещё больше - с китайской.

к перечню
Hosted by uCoz