"Железный Феликс"
Дзержинский Феликс Эдмундович
…
За ним 
      предо мной 
                на мгновенье короткое
такой, 
      с каким 
             портретами сжились,-
в шинели измятой, 
                 с острой бородкой,
прошел 
      человек, 
              железен и жилист.
Юноше, 
      обдумывающему 
                   житье,
решающему - 
          сделать бы жизнь с кого,
скажу 
     не задумываясь - 
                    "Делай ее
с товарища 
          Дзержинского".
Владимир Маяковский. Из поэмы "Хорошо".
http://www.v-mayakovsky.narod.ru/horosho.html

   В этом задании Вам предлагаются два отрывка из воспоминаний людей, лично общавшихся с Феликсом Дзержинским. Сначала - об авторах. Николай Александрович Бердяев - философ. Известный в дореволюционной России, ещё более известный в Европе, куда его принудительно выслали в 1922 году в числе пассажиров "Философского парохода". Чтобы оставить вдумчивое наблюдение, проницательному человеку достаточно и непродолжительной встречи.
   Более близко знаком с Феликсом Николай Владиславович Вольский (партийный псевдоним - Валентинов). Социал-демократ, в 1905 году в эмиграции близко общавшийся с Лениным, но в итоге разругавшийся с ним и оказавшийся с меньшевиками. В 1909 году отошёл от революционной работы и вернулся в Россию. При "военном коммунизме" от сотрудничества с властями отказывался, но провозглашение Нэпа воспринял с энтузиазмом. С 1922 по 1928 год держал в своих руках издание Торгово-промышленной газеты - официального органа ВСНХ, которым последние два с половиной года жизни и руководил Дзержинский. Потом перебрался в Париж (в советское торговое представительство); в 30-м году скрылся за границей и тем спас себе жизнь.
   Наконец - сам Феликс Эдмундович Дзержинский (1877-1926). Сын мелкопоместного дворянина; социал-демократ с 18 лет, ещё до появления РСДРП (в местной литовской организации). 11 из 40 своих дореволюционных лет провёл в тюрьмах и на каторге. Став председателем ВЧК (с 1922 г. - ГПУ, с 1923 - ОГПУ), вошёл в историю как символ революционного террора.
   Чем интересен "железный Феликс"? Во-первых, своей ролью во время Нэпа. На примере Дзержинского мы можем характеризовать взгляды целой группы деятелей советского государства, даже больше - один из двух противоборствовавших в 20-е годы подходов к дальнейшему развитию страны. Каково место Дзержинского в этой борьбе?
   Во-вторых - говоря шире - Дзержинский интересен своей личностью. Таких, как он, немало было среди дореволюционных большевиков. Таких, как он, уже не было в советском руководстве 30-х. Разберитесь: что он за человек? Валентинов, говоря о загадке превращения Феликса, ставит вопрос без ответа. А Вы можете на него ответить?
   Время выступления - 4-6 минут. Высшая оценка - семь баллов.

Н.А.Бердяев
Самопознание.
Из главы IX. Русская революция и мир коммунистический.

   Не могу сказать, чтобы я подвергался особенным гонениям со стороны советской власти. Но я все-таки два раза был арестован, сидел в Чека и Гепеу, хотя и недолго, и, что гораздо важнее, был выслан из России и уже двадцать пять лет живу за границей. Первый раз я был арестован в 20 году в связи с делом так называемого Тактического центра, к которому никакого прямого отношения не имел. Но было арестовано много моих хороших знакомых. В результате был большой процесс, но я к нему привлечен не был. Однажды, когда я сидел во внутренней тюрьме Чека, в двенадцатом часу ночи меня пригласили на допрос. Меня вели через бесконечное число мрачных коридоров и лестниц. Наконец, мы попали в коридор более чистый и светлый, с ковром, и вошли в большой кабинет, ярко освещенный, с шкурой белого медведя на полу. С левой стороны, около письменного стола, стоял неизвестный мне человек в военной форме, с красной звездой. Это был блондин с жидкой заостренной бородкой, с серыми мутными и меланхолическими глазами; в его внешности и манере было что-то мягкое, чувствовалась благовоспитанность и вежливость. Он попросил меня сесть и сказал: "Меня зовут Дзержинский". Это имя человека, создавшего Чека, считалось кровавым и приводило в ужас всю Россию. Я был единственным человеком среди многочисленных арестованных, которого допрашивал сам Дзержинский. Мой допрос носил торжественный характер, приехал Каменев присутствовать на допросе, был и заместитель председателя Чека Менжинский, которого я немного знал в прошлом; я встречал его в Петербурге, он был тогда писателем, неудавшимся романистом. Очень выраженной чертой моего характера является то, что в катастрофические и опасные минуты жизни я никогда не чувствую подавленности, не испытываю ни малейшего испуга, наоборот, я испытываю подъем и склонен переходить в наступление. Тут, вероятно, сказывается моя военная кровь. Я решил на допросе не столько защищаться, сколько нападать, переведя весь разговор в идеологическую область. Я сказал Дзержинскому: "Имейте в виду, что я считаю соответствующим моему достоинству мыслителя и писателя прямо высказать то, что я думаю". Дзержинский мне ответил: "Мы этого и ждем от Вас". Тогда я решил начать говорить раньше, чем мне будут задавать вопросы. Я говорил минут сорок пять, прочел целую лекцию. То, что я говорил, носило идеологический характер. Я старался объяснить, по каким религиозным, философским, моральным основаниям я являюсь противником коммунизма. Вместе с тем я настаивал на том, что я человек не политический. Дзержинский слушал меня очень внимательно и лишь изредка вставлял свои замечания. Так, например, он сказал: "Можно быть материалистом в теории и идеалистом в жизни и, наоборот, идеалистом в теории и материалистом в жизни". После моей длинной речи, которая, как мне впоследствии сказали, понравилась Дзержинскому своей прямотой, он все-таки задал мне несколько неприятных вопросов, связанных с людьми. Я твердо решил ничего не говорить о людях. Я имел уже опыт допросов в старом режиме. На один самый неприятный вопрос Дзержинский сам дал мне ответ, который вывел меня из затруднения. Потом я узнал, что большая часть арестованных сами себя оговорили, так что их показания были главным источником обвинения. По окончании допроса Дзержинский сказал мне: "Я Вас сейчас освобожу, но Вам нельзя будет уезжать из Москвы без разрешения". Потом он обратился к Менжинскому: "Сейчас поздно, а у нас процветает бандитизм, нельзя ли отвезти господина Бердяева домой на автомобиле?" Автомобиля не нашлось, но меня отвез с моими вещами солдат на мотоциклетке. Когда я выходил из тюрьмы, начальник тюрьмы, бывший гвардейский вахмистр, который сам сносил мои вещи, спросил у меня: "Понравилось ли Вам у нас?" Режим тюрьмы Чека гораздо более тяжелый, дисциплина тюрьмы революции более суровая, чем в тюрьме старого режима [1]. Мы находились в абсолютной изоляции, чего не было в прежних тюрьмах. Дзержинский произвел на меня впечатление человека вполне убежденного и искреннего. Думаю, что он не был плохим человеком и даже по природе не был человеком жестоким. Это был фанатик. По его глазам, он производил впечатление человека одержимого. В нем было что-то жуткое. Он был поляк и в нем было что-то тонкое. В прошлом он хотел стать католическим монахом, и свою фанатическую веру он перенес на коммунизм.

http://vehi.net/berdyaev/samopoznanie/009.html
(Проект: "Вехи" - Библиотека русской религиозно-философской и художественной литературы)

Н. В. Вольский (Н. Валентинов)
Дзержинский в ВСНХ СССР

   В конце 1923 г. в ВСНХ сложилась странная ситуация: огромнейшее и важнейшее в стране учреждение фактически не имело начальника, шефа, ответственного руководителя. […] Так как в состоянии "безналичия", "беспризорности", ВСНХ пребывать не мог, в конце 1923 и начале 1924 г. пошли слухи, догадки: кого в ВСНХ поставят главою? Одни "осведомленные" люди утверждали, что это Рудзутак, по другим "сведениям" - Сокольников, но эти толки замолкли, и вместо них пронесся слух, создавший в ВСНХ настроение, близкое к панике: председателем ВСНХ будет Дзержинский, грозный начальник ВЧК-ГПУ, учреждения, наводившего страх не только на обывателей, но и на самих коммунистов, особенно тех, кто уже слишком "вкушал" блага и удобства, созданные НЭПом. Дзержинский в это время был народным комиссаром транспорта. На железных дорогах, где царствовал развал и хищения, он наводил порядок, прибегая и к расстрелам. И все-таки не о Дзержинском этого времени говорили, когда встал о нем вопрос, а о том, который до 1920 г., после убийства в Петербурге чекистов Володарского и Урицкого, после покушения на Ленина, проводил кровавый массовый террор [2]. Это тогда пошли рассказы о его жестокости, беспощадности и садистической страсти вести мучительные ночные допросы обвиняемых. "Осведомленные" люди шептали (поразительно, до какой степени Москва до 1928 г. была городом "слухов"), что Дзержинский появится в ВСНХ, чтобы, с присущими ему методами, навести в нем "порядок", с этой целью он приведет с собою когорту испытанных чекистов, и в каждом отделе, каждом бюро ВСНХ будет помещен шпион-"сексот" (секретный осведомитель). Дополняясь всяческими деталями, приносимыми фантазией и страхом, такого рода шепоты создавали заразительно-нервное настроение: конец ВСНХ! - он скоро превратится в отделение экономического управления ГПУ, нужно ждать чисток, арестов, смещений и перемещений. […] В феврале 1924 г. слух о Дзержинском подтвердился: он действительно был назначен пост председателя ВСНХ. Верным оказалось и другое: собою он привел группу чекистов во главе с В. Н. Манцевым, сделавшим карьеру сначала в качестве начальника московской ЧК, а потом на посту председателя всеукраинской ЧК. Зато почти все остальное, созданное испуганной мыслью, оказалось неверным. Два с половиной года пребывания в ВСНХ Дзержинского сильно рассеяли существовавшее о нем представление. Его скоропостижная смерть (20 июня 1926 г.) опечалила сотрудников ВСНХ и многих беспартийных инженеров и техников.
Дзержинский Феликс Эдмундович    В это время можно было часто услышать: "Жаль, умер Дзержинский! С ним было хорошо работать. Нас, специалистов, он ценил и защищал. При нем мы могли спокойно спать. Не боялись, что приедет "черный ворон" (фургон ГПУ, перевозивший арестованных).
   "Широкие массы специалистов, - писала после его смерти "Правда", - признали в товарище Дзержинском, в этом страшном для мировой буржуазии председателе Чрезвычайной Комиссии, своего талантливого руководителя".
   Особое отношение беспартийных специалистов к Дзержинскому подтверждает и корреспонденция из Москвы, помещенная в берлинском "Социалистическом вестнике" от 2 октября 1926 г.: "Жутко было, когда во главе ВСНХ стал Дзержинский. А теперь спецы, вплоть до бывших монархистов, готовы памяти Дзержинского панихиду служить".
   На всесоюзной конференции союза рабочих-металлистов в ноябре 1924 г. Дзержинский говорил (об этом есть газетный отчет):
   "Меня назначили в ВСНХ, я руковожу, в частности, Главметаллом, и буду проводить плановое начало железной рукой. Кое-кому хорошо известно, что рука у меня тяжелая, может наносить крепкие удары. Я не позволю вести работу так, как ее до сего вели, т. е. анархически".
   Таких речей, в духе ГПУ, с ссылкой на "железную руку", на пугание "крепким ударом" - Дзержинский за время своего управления промышленностью произнес очень мало. Да и после только что произнесенной угрозы он тут же сделал важную оговорку: "Недостаточно одного желания железной рукой искоренить недочеты. Более важно знать, как их устранить, а для этого необходима колоссальная работа".
   Дзержинский в ВСНХ и Дзержинский в эпоху неистовствовавшей ЧК - далеко не одно и то же. Что с ним случилось? В написанном в 1935 г., вышедшем в Париже, ярком памфлете, посвященном Дзержинскому (объективными памфлеты не бывают), Р. Б. Гуль ставил вопрос - почему изменился Дзержинский? Ответ им не дан, он только сказал, что было бы удивительно, если бы Дзержинский "не устал от тюремного воздуха, арестов, шума заведенных моторов (под их маскировкой производились расстрелы.- Н. В.), ночных допросов, криков, слез, стенаний, проклятий, смертных приговоров и рапортов о расстрелах". Как бы ни объяснять происшедшую перемену Дзержинского - она явная. Можно было видеть, что, войдя в ВСНХ, в это сложное учреждение со стоящими перед ним сложнейшими проблемами, Дзержинский почувствовал, что не может этим учреждением управлять с помощью методов, опирающихся на чекистское устрашение. Указанный выше В. Н. Манцев, ставший во главе торгового отдела ВСНХ и в обстановке хозяйственной работы, на глазах всех нас сам терявший свои чекистские ухватки, сказал однажды Савельеву:
   "Феликс Эдмундович (Дзержинский), с тех пор, как стал работать в ВСНХ, сильно изменился. Прежде он хотел, чтобы его боялись, даже от страха ненавидели. Это не смущало его. В качестве председателя Коллегии ВЧК он считал, что такой страх приносит большую пользу как в самом составе ВЧК, так еще больше вне ее - в стране. Страх, по его мнению, играет роль предохранителя от свершения всяческих проступков и преступлений. А вот теперь ему неприятно слышать, что его личность вызывает страх у подчиненных ему и с ним сотрудничающих людей".
   […] Попробую характеризовать убеждения Дзержинского, проще говоря, указать, в какой разряд коммунистов его нужно отнести. В отличие от многих, в частности от своего заместителя Владимирова и от Сталина, постоянно (до 1929 г.) всовывающих в свои речи, как акафисты, цитаты из Ленина, Дзержинский этого не делал. За два с половиной года я слышал у него ссылки на Ленина, может быть, всего два-три раза, не более. Все-таки характеризовать его можно, как всех коммунистов, лишь в отношении к Ленину. Им определяется вся коммунистическая генеалогия. Но Ленин не монолитен. Биограф, изучающий жизнь, идейный арсенал этой исторической личности, знает или должен знать, что с ранних лет, с начала появления на общественной арене, есть два Ленина: один неистовый, не знающий ни удержа, ни меры, другой - осторожный, практичный, взвешивающий. Один Ленин - "делал" Октябрьскую революцию, бредил идеей всемирной революции, вводил военный коммунизм, прыгал из самодержавного режима прямо в социализм. Другой Ленин - устраивал НЭП, требовал кончать с "глупостями времен Смольного института", давал самого умеренного характера "напутствия", вроде того, с которым можно познакомиться в главе, посвященной М. К. Владимирову [3]. От первого Ленина - прямая линия ко всяким оттенкам "оппозиции" [4] и в варварском фарватере - к Сталину. От второго Ленина - линия к тому, что с конца 1927 г. стало именоваться "правым уклоном". Наиболее характерные представители его правые коммунисты - Рыков, Бухарин, Томский; к ним можно прибавить Сокольникова, Красина, Цюрупу. Дзержинский, шеф ВЧК-ГПУ, неоспоримо "правый", даже самый правый коммунист, уступал в "правизне", кажется, только своему заместителю Владимирову. Проживи он еще десяток лет и, подобно Бухарину и Рыкову, - вероятно, даже раньше их, - кончил бы жизнь с пулей в затылке в подвалах Лубянки. Для меня это не подлежит никакому сомнению. Подтверждением, что Дзержинский был очень правым коммунистом, его убежденная страсть, с которой он отвергал идеи, платформу, лозунги "троцкистской" и "пятаковской" оппозиции. Невзирая ни на что, они требовали максимального развертывания индустрии. Дзержинский же, председатель ВСНХ, шеф промышленности, считал это авантюрой. В целях получения средств на непосильное развертывание индустрии оппозиция требовала нажима без сентиментальностей на деревню и высокого поднятия цен промышленных товаров. Дзержинский не мог без негодования это слышать. Оппозиция, мечтая об уничтожении НЭПа, хотела выкорчевать во всех областях, прежде всего в торговле, частный капитал. Дзержинский был против этого. Вся система его убеждений выразилась в речи, произнесенной на пленуме ЦК 20 июля 1926 г., целиком направленной против представителей оппозиции в лице Пятакова и Каменева. (Последний от злобного антитроцкизма 1924 года, с конца 1925 г. стал, вместе с Зиновьевым, переходить на сторону Троцкого.) Это была лебединая песня Дзержинского. Три часа позднее его уже не стало. Речь Дзержинского напечатана в "Правде". Ее стенографическую запись правили, исправляли, дополняли, склеивали, нужно думать, делая все, чтобы она стала понятной. Несмотря на приложенные к ней старания, это типичная речь Дзержинского, произнесенная с огромным волнением. В ней все недостатки, о которых я говорил раньше. Фразы, несмотря на правку, не связаны, смысл многих из них трудно постигнуть. В хаотической, безобразной форме - она все же выражает хозяйственную политику Дзержинского в ВСНХ, которую мы, беспартийные спецы, считали правильной. Дзержинский, прежде всего, опроверг заявление оппозиции, будто накопления частного капитала так велики, что угрожают всему бытию советского хозяйства. Эти накопления Пятаков считал не менее чем в 400 миллионов рублей, и оппозиция демагогически играла этой цифрой и даже большей, закрывая глаза, что 400 миллионов не есть чистая прибыль, а валовой доход 323 000 розничных частных предприятий, существовавших к началу 1926 г.
   "Если, - говорил Бухарин, внося ясность в правильное, но плохо выраженное суждение Дзержинского, - положить на прожитие и содержание каждой семьи частных предпринимателей - 80 рублей в месяц (около 1000 рублей в год), это составит 323 миллиона рублей. Следовательно, чистая прибыль не 400 миллионов, а, минус 323 миллиона, в лучшем случае - 77 миллионов. А это сущие пустяки в сравнении с доходом общественного сектора советского хозяйства".
   Дзержинский трясся от негодования, слыша от Пятакова на Пленуме и неоднократно до него, что "деревня богатеет, деревня нас обгоняет, промышленность от нее отстает" и что в этом грозная опасность.
   "Вот несчастье! - возмущался Дзержинский. - Наши государственные деятели боятся благосостояния деревни. Но ведь нельзя индустриализировать страну, если со страхом говорить о благосостоянии деревни".
   Боясь мелкобуржуазной "кулацкой" деревни, якобы развивающейся и укрепляющей свое благосостояние больше и скорее, чем "пролетарский город", оппозиция хотела ее "перегнать максимальным развертыванием гегемона", т. е. промышленности. Для этого Пятаков, по выражению Дзержинского, требовал "со всей присущей ему энергией все средства, откуда бы они ни шли, гнать в основной капитал индустрии". "Загоняемые" в основной капитал средства должны, по Пятакову, получаться, в частности, от большого повышения оптовых цен промышленности. Дзержинский об этом и слышать не хотел. "Программа Пятакова,- кричал он на пленуме,- за повышение оптовых цен бессмыслица, она антисоветская, антирабочая. Это ликвидация всей нашей борьбы за снижение розничных цен".
   Сторонник НЭПа, Дзержинский по ряду вопросов глубоко расходился с антинэповцем и представителем оппозиции Пятаковым. Все в ВСНХ об этом знали. В течение двух с половиной лет совместной работы с Пятаковым Дзержинский неоднократно, в мягкой форме, удерживал его от манифестации крайних взглядов и решений. Я покажу в следующей главе о пятилетних планах, что очень большое столкновение происходило у них по вопросу, какой характер должны иметь промышленные планы. Все-таки Дзержинский избегал столкновения с Пятаковым доводить до остроты, делавшей невозможной их совместную работу. На заседаниях президиума ВСНХ не раз было видно, что Дзержинский сдерживает себя, чтобы не ответить с резкостью на некоторые заявления Пятакова. А вот 20 июня на Пленуме Дзержинского уже "прорвало". Все, что у него накипело, вылилось наружу и, показывая пальцем на Пятакова, он крикнул: "Вы являетесь самым крупным дезорганизатором промышленности".
   Само собой разумеется, что после этого, если бы Дзержинский остался жив, его работа с Пятаковым стала бы невозможной. Не сдерживая себя, бил Дзержинский и по другому представителю оппозиции, Каменеву. На замечание Каменева, что он только четыре месяца руководит комиссариатом внутренней торговли и в такое короткое время не мог уничтожить дефекты его работы, Дзержинский бросил ему в лицо:
    Дзержинский Феликс Эдмундович "Вы, товарищ Каменев, если будете управлять комиссариатом не четыре месяца, а сорок четыре года - все равно на это не будете годны. Вы не работаете, а только туда-сюда вертитесь. Вы не работаете, а занимаетесь политиканством. Я могу вам это сказать, вы знаете, в чем мое отличие от вас, в чем моя сила. Я не щажу себя, никогда не щажу. Поэтому вы здесь все меня любите (sic!) и мне верите. Я никогда не кривлю душою. Если я вижу, что у нас непорядки, я со всей силой обрушиваюсь на них. Я прихожу прямо в ужас от нашей системы управления, этой неслыханной возни со всевозможными согласованиями и неслыханным бюрократизмом".
   Это место - самый патетический пункт речи Дзержинского. Он кричал, задыхался, хватался за грудь, еле стоял, шатался. Через три часа паралич сердца его прикончил. […]
   Тем, что говорил на пленуме Дзержинский о частном капитале, ограничиться нельзя. Его позиция сказанным еще не определяется, а в системе НЭПа вопрос о частном капитале это важный вопрос. И к нему Дзержинский неоднократно возвращался. Он хотел, чтобы вопрос о частном капитале трактовался не "агитационно", не "с точки зрения ГПУ", а научно, объективно. Исполняя это желание, работниками ВСНХ было сделано два исследования: "Частный капитал на денежном рынке" и "Частный капитал в товарообороте". Если мне не изменяет память, они проводили в отношении частного капитала более жесткую политику, чем Дзержинский. Довольно пространно говорил о частной торговле Дзержинский в речи 1 апреля 1925 года на открытии Всесоюзного съезда местных "торгов" (отчеты в газетах о его речи подчищены и смягчены).
   "Наша задача - полное использование частного капитала, отнюдь не ставка на его уничтожение, о чем упорно многие думают. Я против частного капитала в большом и даже среднем опте [5], но считаю, что без низового частного торговца нам никак сейчас обойтись нельзя. Без хорошо поставленной торговли нет удовлетворения потребностей населения, а наладить это дело с помощью кооперации и государственной торговли я не вижу возможности. Я ничего не имею против крестьянина, который, заработав 100 или 200 рублей, занялся бы в деревне торговлей. Прогрессом является каждый торговый пункт, появляющийся там, где ныне нет и признаков торговли, откуда нужно за 20-25 километров ехать для покупки фунта сахара или бутылки керосина. Наша торговая сеть до ужаса малочисленна. До войны вне городов, вне городского вида поселений, было 320 тысяч разных мест продажи, пусть самых примитивных, считая, в том числе, продажу с лотка на базарах. А теперь во многих местах ничего нет. Но чтобы частный торговец, в особенности в деревне, не грабил, не спекулировал, - его нужно поставить в здоровые условия, взять под защиту от местных администраторов, ведущих, вопреки постановлению партии, политику удушения частного торговца".
   […] Р. Б. Гуль - автор цитированного памфлета, характеризуя Дзержинского, писал: "Его ум ограничен, знания брошюрочны, человек большого честолюбия, но малого ума, Дзержинский не понимал свою нелепость на посту председателя ВСНХ".
   Каких-либо значительных знаний экономических, тем более технических, он, действительно, не имел. На заседаниях президиума ВСНХ, при возникновении чисто теоретического вопроса, Дзержинский всегда повертывался к Пятакову: это по вашей части. Пятаков ведь слыл знатоком марксистской теории. О большом честолюбии Дзержинского нельзя говорить. Такая черта, обычно легко замечаемая, у него никак не проступала. Выдающимися умственными способностями он не отличался, однако из этого не следует, что был неумен ("малого ума"). Уже совершенно неправильно, будто Дзержинский нелеп на посту председателя ВСНХ. Из всех лиц, за время существования этого учреждения его возглавлявших (Осинский, Богданов, Рыков, Куйбышев, Орджоникидзе), он несомненно был лучшим председателем, руководителем ВСНХ. У него была особенность, которой другие или совсем не имели или имели в очень слабой степени. В предсмертной речи он сказал: "я никогда не щажу себя". Это верно. Не щадя себя, своих сил, он со страстью весь отдавался большим вопросам, стоящим в это время перед промышленностью, и этим создавал к себе большое уважение среди массы беспартийных специалистов. То, что не щадя себя он проводил в жизнь, было разумным, правильным. Не Дзержинский "открыл" первоочередной важности проблемы, стоящие перед промышленностью. Они и их решения носились в воздухе. Шли и от Политбюро, где в то время лидерами экономической политики были правые коммунисты, и от работников самого ВСНХ. Но на решении проблем, на борьбу за них, Дзержинский несомненно накладывал свою печать, внося сюда свою манеру, свой особый стиль.
   […] Хотя хозяйственники-коммунисты, чего требовал Дзержинский, должны были самым активным образом участвовать во всех стадиях кампании за повышение производительности труда, председатели трестов, произнеся на эту тему несколько торжественных речей, дальше этого не пошли. Зачем им входить в неприятные мелочные конфликты с рабочими из-за норм и расценок? Для налаживания этого дела, по их мнению, есть подчиненные им директора, инженеры, техники, мастера и, главное: агитационная сила в лице фабрично-заводских комитетов и профессиональных союзов. Но в 1924 и 1925 гг. и фабзавкомы, и низовые руководители профсоюзов были в глазах рабочих сильно скомпрометированы своими растратами общественных денег, библиотечных фондов, средств клубов, взносов рабочих в профессиональные союзы. Редкий месяц проходил без того, чтобы мы в "Торгово-промышленной газете" не узнавали, что в таком-то тресте, на таком-то заводе "прокрался", оказался вором тот или иной профсоюзный деятель. Томский в докладе на XIV съезде партии, в сентябре 1925 г., должен был с печалью признать, что "волна растрат прокатилась через низовые профсоюзные организации". Ища снисхождения, милости, покрытия своих грехов и слабостей, деятели низовых профсоюзов унижались перед директорами и начальством трестов. Рабочие на этих людей, вышедших из их же среды, смотрели со злобой, видя в них воров и лакеев директоров и начальства трестов. Они не могли с моральным авторитетом вступить в кампанию за производительность труда. В результате создавшегося положения работа по определению норм выработки, расценок, размещению рабочих по способностям во многих предприятиях пала на беспартийных инженеров, техников, мастеров. Отказаться нести этот груз они не могли: дирекции заводов и тресты их за это увольняли. Подстрекаемые теми же профсоюзными деятелями, желавшими "очиститься", показать, что они "за рабочих", последние злобно относились к беспартийным инженерам и техникам, выполнявшим директивы Дзержинского. В одном предприятии им угрожали, ругали последними словами, как буржуев и людей "старого режима"; в другом предприятии, как бы невзначай, обливали водою; в третьем - на тачке вывозили с фабрики; в четвертом - били стекла их квартир; в пятом - били по лицу, а чтобы битый инженер не знал, кто его бьет, накидывали ему на голову мешок. Лишь клочки подобных фактов попадали на страницы советской прессы. Об этом нельзя было писать, это плохо аттестовало "диктатуру пролетариата" и могло иметь заражающее влияние. О происходящем Дзержинский был, конечно, осведомлен и, вызывая к себе коммунистов - председателей трестов и директоров заводов, бешено на них накидывался. Мы все превосходно знали, что он им говорил. Директор одного завода со всеми деталями поведал мне, какую "баню" им устраивал Дзержинский: "Глаза белые, страшные, голос хриплый, смотрит так, что от страха провалиться хочется! Настоящий Дьявол! "Вы - белоручки, - кричит, - от неприятной работы убегаете, чтобы взвалить ее на беспартийный технический персонал. Когда у вас бьют добросовестно работающих спецов, выполняющих директивы мои и ВСНХ, что вы делаете? Вместо того, чтобы созвать заводское собрание и на нем заклеймить виновных, - вы делаете глухое ухо - якобы не слышали, что у вас инженеров бьют. На вас должна полностью лежать вся ответственность за проводимые меры, а вы эту ответственность перекладываете на голову беспартийного технического персонала. Это позор! Вы члены правящей, управляющей партии. Вам нужно на всех постах стоять на первом месте и своей работой давать другим пример. Вы этого не делаете. В басне вол пашет, тащит тяжелый, плуг, а муха, усевшаяся на шее вола, кричит: мы пахали. Вы - эта муха. Заявляю, что тех из вас, кто не, будет грудью защищать технический персонал от незаслуженных им оскорблений, буду увольнять, привлекать к ответственности".
   […] Было бы большим упущением, если бы я не рассказал более подробно, чем сделал до сих пор, об отношении Дзержинского к беспартийному составу активных работников ВСНХ, промышленности, к техническому персоналу. Оно несомненно было очень благожелательным, отнюдь не менее, чем у Рыкова. В 1924-1925 гг. преследования и аресты совершались по всей стране, однако в ВСНХ и в промышленности их почти не было. Недаром после его смерти многие инженеры говорили, что при Дзержинском могли спать спокойно. В благожелательности к техническому персоналу у него явно преобладали утилитарно-практические соображения. Дзержинского, кажется, не очень страшило, что в голове человека бродят антисоветские идеи; по его мнению, гораздо важнее, как он работает, полезен ли он для "ведомства ВСНХ", для промышленности. О Е. С. Каратыгине многие ему шептали: "Это действительный статский советник, реакционер, вспомните, какие речи он держал во время своей командировки за границей?" Дзержинский все это превосходно знал, за антисоветские речи Каратыгина за границей он и убрал его из редакции "Торгово-промышленной газеты". Но дальше этого репрессии не пошли, и, так как тот был знающим и полезным человеком, Дзержинский дал ему возможность работать над рядом важных вопросов. Каратыгин, например, был председателем секции, изучавшей в ВСНХ вопрос о пятилетней перспективе развития сельского хозяйства и его связи с промышленностью. "В тюрьму посадить человека не трудно, во много раз лучше, если человек, заслуживающий тюрьмы, будет все-таки не в ней, а на свободе делать полезную для общества работу". […]
   При всяких столкновениях или недоразумениях, возникавших между техническим персоналом и командующими коммунистами-хозяйственниками, Дзержинский, почти как правило, становился на сторону технического персонала. Повторяя слова Ленина, он указывал, что ycтановлению должного отношения к специалистам мешает "комчванство", "коммунистическое чванство": обладатели партийного билета смотрят свысока на подчиненных им людей, хотя те обладают неизмеримо более, чем они, техническими знаниями и более способны управлять технико-экономической частью того или иного треста или предприятия. На эту тему Дзержинский, со свойственной ему откровенностью и резкостью, произнес много речей, и ни одна из них никогда не появлялась в печати в полном виде, всегда в форме очень смягченной, всегда с пропусками наиболее резких слов и мест. Секретарь ЦК - т. е. тот же Сталин, очевидно, следил, чтобы "Феликс" в запальчивости не говорил лишних, слов. Как ни смягчена в отчетах речь Дзержинского на XIV партийной конференции в апреле 1925 г., все же даже из нее видно, в чем Дзержинский упрекал коммунистов-хозяйственников и чего он добивался для технического персонала.
   "Надо покончить с остатками комчванства... Без знаний, без учебы нашей собственной, без уважения к людям, которые знают, без поддержки технического персонала, без поддержки науки... мы... не сможем выполнить той задачи по поднятию производительности труда, которая перед нами поставлена...
   Необходимо создание новых бытовых и дружественных отношений к ним (специалистам), для того, чтобы... отделить непримиримых, которые за пазухой держат камень, от других, которые в большом количестве у нас имеются... Для этого надо дать им какую-то конституцию на заводе и в управлении фабрикой. Вопрос относительно того, чтобы мы подняли на высшую ступень науку и создали товарищеские условия работы нашему техническому персоналу, как низовому, так и верхушечному, является основной задачей, без которой мы экономически победить буржуазную Европу не сможем. Если бы вы ознакомились с положением нашей русской науки в области техники, то вы поразились бы ее успехами в этой области. Но к сожалению, работы наших ученых кто читает? Не мы. Кто их издает? Не мы. А ими пользуются и их издают англичане, немцы, французы, которые поддерживают и используют ту науку, которую мы не умеем использовать".
   Чтобы замечания Дзержинского были понятны, укажу, что в то время русские ученые и инженеры свободно могли помещать и помещали свои работы в иностранной научной и технической прессе. Позднее это стало невозможным. Даже мысль,- не говорю уже попытка,- о помещении статьи советским ученым или техником в иностранной печати рассматривалась как шпионаж и величайшее преступление.
   Стремясь к установлению дружеских отношений технического персонала с коммунистами, Дзержинский стал носиться с мыслью об образовании в Москве какого-то особого клуба, где должна господствовать атмосфера, способствующая сближению коммунистической и некоммунистической частей кадров промышленности. Такого рода клубы, по его мнению, должны возникнуть и в других больших городах СССР. Некое скрещивание, сближение на работе коммунистов и некоммунистов в ВСНХ и в Москве несомненно имело место, но Дзержинский находил, что этот процесс недостаточно интенсивен, а в провинции мало затрагивает технический персонал.
   Не лишены интереса мысли, настойчиво развиваемые Дзержинским в последние месяцы жизни.
   "Мне приходится,- говорил он,- подписывать по ВСНХ множество приказов. Со стороны может казаться, до чего умен Дзержинский! Он все знает и, в совершенстве владея техникой, экономикой, счетоводством и всем прочим, составляет самые разнообразные приказы. Но ведь эти приказы не я составляю, я только их подписываю, доверяя тому или тем, кто мне их предлагает. Однако лица, которое обдумывало, составляло приказ,- нет. Я его замещаю и заслоняю. Это неправильно. Когда кто-нибудь делает открытие или изобретение, его имя становится известным. А вот когда после большой работы Петров или Иванов приходит к убеждению, что нужно такое-то решение очень важного вопроса и в этом смысле должен быть составлен такой-то приказ по ВСНХ, о них никто не упоминает. Приказ идет только за моей подписью. Я прихожу к убеждению, что нужна не одна моя подпись, а еще вторая, указывающая лицо, фактически являющееся автором, творцом приказа. Как это сделать, я еще не знаю, но считаю, что это непременно нужно сделать. Это нововведение, разрушая старые бюрократические формы, будет отдавать должное людям, работающим над улучшением хода и дел нашей промышленности". […]
   Замечания Дзержинского, характерные для умонастроения, для строя мыслей этого "ультраправого" коммуниста, необходимо поставить в связь с одним явлением, способным пять лет спустя казаться созданием фантазии. Я имею в виду исключительно влиятельное положение, занятое в ВСНХ при Дзержинском пятью беспартийными, пятью бывшими меньшевиками, а из них никто не сделал даже малейшей попытки вступить в коммунистическую партию, хотя на этот счет им делались предложения. Очень важное место в Главном экономическом управлении ВСНХ занимал А. М. Гинзбург, в отделе торговой политики - А. Л. Соколовский, в финансовом отделе - А. Б. Штерн, в статистике ВСНХ - ее начальник Л. Б. Кафенгауз, а на посту фактического редактора органа ВСНХ, "Торгово-промышленной газеты",- пишущий эти строки.
   […] Ленин,- сказал Дзержинский,- часто говорил, что Ю. Ларин любит сплетничать. Это верно. Вот теперь он в разных местах фистулой (у Ларина был пискливый голос.- Н. В.) свистит, что, мол, в ВСНХ - меньшевистское засилие. Пожелаю, чтобы и в других наркоматах было такое же засилие. Это засилие превосходных работников. Разве это плохо? Бывшие меньшевики - Гинзбург, Соколовский, Кафенгауз, Валентинов, как и многие другие, занимающие менее ответственные посты, замечательные работники. Их нужно ценить. Они работают не за страх, а за совесть, всем бы этого пожелал. Мы очень многое потеряли бы, если бы у нас их не было. […]

Вольский Н. В. (Н. Валентинов). Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина. М., 1991. С. 152-216.

  [1]  В 1915 г. Бердяев привлекался к суду по статье о богохульстве (за публицистическую статью против Синода).
  [2] Красный террор после указанных трех покушений был объявлен Я. М. Свердловым. (Прим. ведущ. ред.).
  [3] "Не будьте поэтом, говоря о социализме! Время Смольного и первых лет революции далеко позади. Если к самым важным вопросам мы, после пяти лет революции, не научимся подходить резво, по-деловому, по-настоящему, значит, мы или идиоты, или безнадежные болтуны".
  [4] Имеются в виду Троцкий, Зиновьев, Каменев, выступавшие за свёртывание Нэпа.
  [5] Оптовой торговле (прим. авт.).

к перечню
Hosted by uCoz