Тема соотношения власти и общества уже не первый век притягивает внимание историков. При всей её неисчерпаемости и неоднозначности можно всё-таки определённо говорить о том, что идущие в стране процессы определяются объективным уровнем развития общества не менее, чем государственной политикой. Поэтому прорисовка картины сознания простого человека той или иной эпохи - задача не менее важная, чем исследование поворотов политической линии правительства.
   Всем известно высказывание Грибоедова, приведённое в эпиграфе. Но оно относится только к небольшой части населения страны и ко времени господства крепостного права. Логично предположить, что за полвека после отмены рабства в России сознание широких кругов населения значительно развилось под воздействием свободы. Очень чёткий срез как раз на начало XX века даёт одно из дел фонда Департамента окладных сборов (ДОС) Министерства финансов [1]. Срез этот тем более ценен ввиду своей объективности - ведь он представляет собой мнения нескольких десятков управляющих казёнными палатами [2] всей страны.
   Упомянутое почти трёхсотлистовое дело целиком посвящено вопросу о введении форменной одежды для податных инспекторов. Эти чиновники (аналог современных налоговых инспекторов) появились в России только в 1885 году, то есть много позже большинства своих собратьев. По роду службы им приходилось постоянно взаимодействовать с населением своего уезда, собирая сведения о стоимости имущества, о доходах, проверяя правильность раскладки налогов внутри общины…
   Сразу по введении должности податных инспекторов, уже летом 1885 года, в ДОС (осуществлявший руководство инспекцией в масштабе всей страны) посыпались обращения управляющих казёнными палатами о том, чтобы ввести для инспекторов форму или хотя бы знаки отличия, как у земских начальников - тем выдавалась бляха для ношения на цепи на шее [3]. В итоге инспектора получили форменную фуражку и дорожный виц-мундир. Однако в январе 1893 года по инициативе снизу (от самих инспекторов) этот вопрос был поднят снова. В ходатайствах на имя нового министра финансов и других представителей высшего руководства министерства указывалось, что по части формы податные инспектора уступают чиновникам такого же ранга из других ведомств и даже подразделений того же Минфина [4]. После положительной резолюции С.Ю. Витте началась разработка полного набора формы. Познакомились с мундирами фабричных инспекторов, акцизных чиновников, чиновников Министерства народного просвещения… Наконец, были выработаны правила о ношении форменной одежды чинами податной инспекции и ревизорами по податной части [5], предусматривавшие несколько разрядов формы (дорожная, служебная, обыкновенная, парадная, особая, летняя) - до шашки включительно. Неразборчивая карандашная надпись на рукописном экземпляре правил позволяет датировать их 1897 годом и сделать заключение, что утверждения они не получили.
   Заключение это подтверждается целым рядом документов 1901 года. В апреле этого года ДОС снова вернулся к попавшему в долгий ящик вопросу и разослал управляющим казёнными палатами просьбу сообщить мнение относительно необходимости введения формы для инспекторов. Большинство опрошенных высказалось "за", причём многие уточнили, что об этом очень просят подведомственные им инспектора, уже использующие разнообразную форменную одежду, оформленную в рамках собственной фантазии и пошитую за собственный счёт. Что же касается единообразной казённой формы, из неё на 1901 год, как можно судить по отзыву управляющего Самарской палатой, существовала только фуражка с кокардой [6]. Точных данных, чем завершилась разработка вопроса на этой стадии, нет, но об этом можно судить по отношению управляющего Петербургской казённой палатой от 9 ноября 1910 года. Управляющий по просьбе инспекторов своей палаты ходатайствовал об оставлении им отменённых незадолго до того "плечевых знаков" (погон), отмечая, что эта отмена "способствует уменьшению служебного престижа инспекторов и их помощников" [7]. Отменённая форма податных инспекторов - указывал далее управляющий - "получила широкую популярность среди населения, а в низших его классах (особенно в уездах, среди людей неграмотных) пользовалась большим престижем, чем открытые листы" [8]. Дело это закончилось отрицательным ответом Департамента, руководство которого сообщило, что "возбудить такое ходатайство ныне не представляется возможным" [9].
   В итоге податные инспектора оказались обделены форменной одеждой. Впрочем, самое интересное в этом деле - не его исход, а доводы, приводившиеся опрошенными чиновниками в подтверждение своей точки зрения. Ещё в октябре 1898 года управляющий Омской палатой сообщал следующее. При личных разъездах по области он заметил, что некоторые из податных инспекторов "при объезде своих податных участков по делам службы носят разнообразную и не установленную Министерством финансов форменную одежду - дорожные сюртуки и тужурки, похожие иногда на форменную одежду Министерства внутренних дел, а иногда представляющую из себя смесь нескольких министерств" [10]. Сами инспектора объясняли это уважением к форме со стороны местного населения, благодаря которому "форменное платье может избавить податного инспектора от многих неприятностей и неожиданностей, особенно среди кочевого населения" [11]. Равным образом и управляющий Тобольской палатой на основе непосредственных личных наблюдений сделал вывод, что почти все чины податной инспекции его губернии производили служебные разъезды в форменной одежде" [12].
   "Вообще в глазах сельского населения форма является показателем служебного положения каждого чиновника" [13] - объяснял управляющий Владимирской палатой. Поэтому, к примеру, простые исправники (нижний полицейский чин) в глазах простых людей оказывались выше, чем податные инспектора, из которых чуть не каждый второй пришёл на службу после университета. В качестве наиболее яркого проявления такого отношения крестьян можно привести пример новгородской губернии, где одного из инспекторов, прибывшего в деревню в "партикулярном" платье вообще не пустили в волостное правление, несмотря на наличие соответствующего удостоверения ("открытого листа") [14]. После этого случая все новгородские инспектора стали одеваться в форму.
   Крестьян вполне можно понять. Как выразился управляющий Смоленской палатой, "отрицать ношение форменной одежды никоим образом нельзя уже по одному тому, что таковая существует и санкционирована законом, который категорически говорит об обязанности её ношения всеми чинами гражданского ведомства и даже исключает всякое мнение о желательности или нежелательности её установления"[15]. В императорской России в форме ходили полицейские и судебные чиновники, в форму одевались акцизные чиновники и лесничие, форменная одежда полагалась учителю и инспектору народных училищ…
   Любопытно, что даже те из предоставивших в ДОС свои мнения, кто выступал против формы, обосновывали это тем же особым значением её в глазах обывателя. Уже упомянутый управляющий Смоленской палатой высказывал опасение, что "хотя форма и имеет важное значение в глазах простого народа, но она тогда уже лишит податного инспектора возможности добиться какой-либо правды от крестьянина, так как последний будет видеть в нём исключительно "начальство", которое должно поступать с ним со всей строгостью закона; таким образом, она может внушать только страх" [16]. "Крестьянское население относится вообще доверчивее к должностному лицу в обыкновенном статском костюме" - уточнял он [17]. Ему вторил управляющий Подольской палатой: "Уважение же, о котором говорят сторонники формы, в сущности не есть чувство уважения, а лишь чувство страха перед властью, которое заставляет проявлять внешние признаки уважения, и усиление которого столь же нежелательно, как и усиление недоверчивости" [18].
   Забота авторов приведённых цитат о "мирном сосуществовании" с населением объясняется слабостью дореволюционного налогового аппарата по сравнению с современным. На уезд приходилось один-два, много - три, инспектора (считая сюда и помощников инспекторов). Поэтому в работе им приходилось опираться на содействие местного населения. В деревнях они взаимодействовали с сельскими и волостными правлениями; в городах - руководили работой выборных присутствий по налогу с городской недвижимости, промысловому и квартирному налогам. По сути, инспектора выступали лишь руководителями аппарата, выбираемого населением и состоящего из народных представителей.
   В целом сторонники введения формы оказались в явном большинстве - 58 против 5. Характерная подробность: если представители более развитых местностей позволяли себе иной раз рассуждения о необходимости противопоставить запугиванию населения более тонкую работу (наподобие приведённых выше), то чиновники окраинных районов высказывались куда как более решительно.
   Значительное влияние на степень настойчивости инспекторов в этом вопросе оказывала национальная составляющая. Одним из активных сторонников введения формы стал управляющий Гродненской палатой. Своё мнение он обосновал тем, что "форменная одежда, по общему отзыву, облегчает возможность поддерживать в канцеляриях должные тишину и порядок, не всегда соблюдаемые в городах западной окраины, сплошь заселённых евреями, в общей массе малоразвитыми и крайне назойливыми" [19].
   Национальный фактор действовал и на южной окраине империи. Как сообщал управляющий Бакинской палатой, по мнению местного населения, "наружными отличиями, присвоенными форменной одежде, награждаются… чиновники за их хорошую службу, а те, которые не имеют наружных знаков своего достоинства, не заслуживают такой награды, а следовательно, и особого почтения" [20]. Сугубое уважение к форме, как нетрудно догадаться, проявлялось и в других "воинственных" областях - воинственных уже не столько за счёт национального характера, сколько за счёт преобладания среди мужского населения военных традиций. Управляющий Донской палатой доносил, что не препятствует своим инспекторам носить "платье военного покроя неустановленного образца", и даже настаивал на введении мундира для инспекторов хотя бы в Области Войска Донского, потому что отсутствие такового приводило к незаслуженным оскорблениям. "Местное население относится с пренебрежением к лицам, не имеющим платья воинского покроя; простые казаки присвоили всем таким лицам название "хамов"" [21] - сообщал он.
   Сходной оказалась обстановка в Амурской и Приморской областях - в силу фронтирного характера китайского порубежья. Наряду с крестьянами, значительную долю населения составляли здесь военные, а также торговцы, большинство которых числилось запасными нижними чинами. Управляющий местной казённой палатой сообщал, что все они, а равно чины городской и сельской полиции, "оказывают большее внимание только лицам, находящимся в форменной одежде и с большей быстротою и точностью исполняют их служебные распоряжения", в связи с чем он называл установление формы для податных инспекторов в своём регионе "прямо-таки необходимым" [22].
   Не лучше было положение в "медвежьих уголках" - пусть и лишённых военных традиций, но зато оторванных от цивилизации. Проблема эта в первую очередь относилась к Сибири, на бескрайних просторах которой населённые пункты могли отстоять от административных центров на сотни вёрст. Там новых людей, не снабжённых внешними знаками государственной власти, рассматривали как частных промышленников - странствующих приказчиков и иных подобных людей, пытающихся заработать на местном населении. Поэтому управляющий Енисейской палатой ратовал за введение формы для инспекторов всей Сибири, объясняя, что это "могло бы в известной степени облегчить успех их служебной деятельности при личных сношениях по податным делам с местными обывателями, и устранить случавшиеся на практике отказы некоторых торговцев, промышленников и обывателей допустить податную инспекцию к поверке и осмотру торговых предприятий, добыванию вообще различных сведений и проч." [23].
   Чем ближе к природе (по уровню развития) стояло население, тем более явно форменная одежда воспринималась в качестве непременной принадлежности власти и даже показателя широты полномочий. "Особенно в губерниях неземских и притом отдалённых,- писал начальник Оренбургской палаты,- и ещё более в степных областях с инородческим населением всё, что лишено формы, считается стоящим вне власти. По понятиям степного населения, называющий себя чиновником, но не имеющий светлых пуговиц и других наружных знаков, - не настоящий чиновник…" [24]. Чиновнику без формы приходилось сталкиваться с отказами в получении лошадей и предоставлении квартиры, с подозрительным отношением к расспросам, а перед населением (пока к нему не привыкнут) показываться только с урядником, волостным старшиной или сельским старостой. Да и сами низшие должностные лица, по уровню общей культуры не выделявшиеся из массы, не без сомнения относились к чиновнику без мундира.
   При чтении всех названных отзывов бросается в глаза сквозящее у всех авторов разделение на непросвещённый народ и образованных людей. Однако в отношении мундира различие между этими уровнями было не так уж и значительно. Тот же оренбургский респондент Департамента, пройдясь по тёмным инородцам с их доверием к светлым пуговицам, отметил: "Равным образом и при сношениях с лицами более культурными форменная одежда, независимо от личного авторитета облечённого в неё лица, сразу устанавливает между ним и имеющим с ним дело лицами вполне корректные отношения"[25]. Даже в столице России не имеющий форменной одежды инспектор, приходя с проверкой к незнакомым людям, оказывался "ничем не ограждён от грубого или резкого слова со стороны окружающих"[26].
   Здесь же уместно будет вспомнить и отрывок из "Писем из деревни" смоленского помещика А.Н. Энгельгардта, в котором он описывает забавную встречу свою с каким-то незначительным проезжим чиновником. По одежде приняв Энгельгардта за крестьянина, чиновник сначала обложил его матом, и только разобравшись в действительном положении своего собеседника, заговорил любезным тоном. Ещё более показательно следующее признание самого Энгельгардта: "Нужно вам сказать, что я ужасно боялся всякого начальства, боялся безотчетно, нервно, как иные боятся мышей, лягушек, пауков. Никак не мог привыкнуть к колокольчикам, особенно вечером, ночью, когда нельзя рассмотреть, кто едет. Как заслышу колокольчик, нервная дрожь, сердцебиение делается, беспокойство какое-то. Только водкой и спасался. Сейчас - хлоп рюмку. Проехали. Ну, слава богу, отлегло от сердца. Если же на двор завернули, хватаю бутылку и прямо из горлышка... Так становой меня иначе, как выпивши, и не видал. …А сотских я не боялся: может потому, что мужик, не при форме" [27]. И это пишет потомственный дворянин, профессор, не один год проработавший в Петербурге - что уж говорить о простолюдинах!
   Наверное, во все времена и у всех народов отношение к человеку в форме иное, чем к тому же человеку в гражданской одежде. Поэтому приведённые факты нельзя считать чем-то удивительным. Но даже в той же России сто лет спустя мундир уже не наводит ужаса и не является непременным условием для работы государственного представителя.
   Стало быть, для россиян конца XIX - начала XX века характерно более трепетное, чем в наши дни, отношение к государству. Оно сочетается и с повышенной ролью российского государства в экономике, давшей В.И. Ленину возможность говорить о государственно-монополистическом характере отечественного капитализма. Это повышенное влияние проявлялось даже при сравнении России с Германией, из всей Европы наиболее близкой к нам и по политическому, и по экономическому развитию. Таким образом, государство в России на начало XX века оказывается более значимым явлением текущей жизни (как экономической, так и политической), чем в других странах.
   Позволяет ли это говорить об особом, государственническом, сознании россиян? Пытаясь ответить на этот вопрос, можно, во-первых, вспомнить упомянутую уже перемену отношения к мундиру в самой России. Зарисовки конца XIX - начала XX века кажутся сейчас забавными, и это означает, что изменения со временем происходят. Значит, стоит говорить не столько об особенном характере россиян, сколько о том, что наша страна меньше других прошла по пути развития государства и общества. Эту мысль подтверждают и цитировавшиеся документы, в которых необходимость мундира для чиновника связывается прежде всего с наименее развитыми областями империи. По мере развития страны по пути капитализма народное хозяйство становится всё более тонким механизмом, требующим всё большего вмешательства государства как гаранта рынка (в широком смысле этого слова). Как следствие, к государству переходит всё больше базовых функций, принадлежавших ранее обществу. В результате, с одной стороны, государственный аппарат становится всё более многочисленным и всё менее привилегированным, а с другой - население сталкивается с чиновниками с раннего возраста и на каждом шагу, так что государство перестаёт для массово сознания быть чем-то чужим, далёким и страшным.
   Что же касается повышенной роли государства в экономике, то она характерна и для других государств, находящихся в трудных географических условиях. Россию с её населением, распылённым по необъятной суровой территории, можно сравнить с Египтом или Китаем, где сохранение цивилизации было невозможно без трудоёмких работ по поддержанию систем орошения. Нельзя исключать и влияние заимствованных форм капиталистического производства в России. Объективные внутренние предпосылки для их проникновения, безусловно, существовали. Но самые современные формы, которые в "колыбели капитализма" вырастали постепенно, у нас появились сразу и, как следствие, наложились на нехватку частных капиталов. Это не могло не повысить роль государства как крупнейшего капиталиста.
   Таким образом, приведённые факты свидетельствуют об особом положении чиновника в России начала XX века, но не позволяют определённо считать это особенностью русского народного сознания.

Примечания:
   [1] Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 573. Оп. 20. Д. 179. О форме податных инспекторов.
   [2] Казённая палата - государственный орган финансового управления на уровне губернии (области).
   [3] РГИА. Ф. 573. Оп. 20. Д. 179. Л. 6-6 об., 7-7 об., 8-9, 10 и др.
   [4] Там же. Л. 19-22.
   [5] Там же. Л. 42-46.
   [6] Там же. Л. 210-210 об.
   [7] Там же. Л. 284.
   [8] Там же.
   [9] Там же. Л. 285.
   [10] Там же. Л. 164.
   [11] Там же. Л. 164.
   [12] Там же. Л. 274 об.
   [13] Там же. Л. 175.
   [14] Там же. Л. 171 об.
   [15] Там же. Л. 252 об.
   [16] Там же. Л. 252.
   [17] Там же. Л. 255.
   [18] Там же. Л. 279.
   [19] Там же. Л. 183 об.
   [20] Там же. Л. 205.
   [21] Там же. Л. 262-262 об.
   [22] Там же. Л. 265.
   [23] Там же. Л. 254.
   [24] Там же. Л. 276-276об.
   [25] Там же. Л. 276-276об.
   [26] Там же. Л. 176.
   [27] Энгельгардт А.Н. Из деревни. 12 писем. 1872-1887. М. 1956. С. 339.